К вечеру елки были водворены на места и установлены в ведрах с водой. Нижние ветви у них пришлось отпилить, чтобы выровнять комли. Зина вызвала меня в коридор и кивнула на внушительную охапку, расположившуюся у выхода.
– Может возьмешь чего, Анджа? – кутаясь в овчинную безрукавку, спросила она. – Мы в деревне завсегда ветки в кувшин ставили. Красиво, чтоб с шишками. Которую елку с шишками ветром повалило, мы со старухами еще с лета приметим, а потом, ближе к делу, и нарежем. Но эти тоже ничего. Наталья-то не взяла, гляди, обиделась, что не ейной дочке елка…
– Ну уж… – я возмущенно вскинула брови.
– Да нет, ты не подумай, она не к сироткам приревновала! Чего уж тут, – заступилась за соседку Зина. – Зачем, мол, старухе, коли она одной ногой в могиле…
Я молча наклонилась и выбрала три длинные ветки. Кивнула Зине в знак благодарности. Зина всунула босые распухшие ноги в валенки с калошами, которые она привезла из деревни, распахнула дверь и также молча подхватила оставшееся.
Высокая ваза давно стояла в шкафу без дела. Я не отношусь к тем людям, которые едва ли не ежедневно украшают свое жилище срезанными цветами. А также к тем, кому часто дарят цветы. Иногда, весной, я приношу домой и ставлю в вазу ветку цветущей черемухи. Ее запах завораживает меня и напоминает о школьных годах, белых кружевных воротничках и черных передниках. Мы ходили сдавать выпускные экзамены сквозь заполненный облаками черемухового аромата город и с нетерпением ждали момента, когда же, наконец, школа и экзамены останутся позади, и начнется наша настоящая жизнь.
Настоящая жизнь, разумеется, виделась нам счастливой и победоносной.
* * *
Серебристой искусственной елочке этот год придется пропустить, отдохнуть в своей уютной коробке на антресолях. А вот немецкие игрушки, которые уже много лет не видели света, наоборот, должны в этот раз явиться на люди.
Я не торопясь открываю старую коробку с почти не потускневшей подробной новогодней картинкой на крышке. Заглядываю внутрь. Игрушки невредимо и тихо лежат в своих квадратных, ватных гнездышках. Когда я осторожно беру первую из них за ниточку, которая привязана к железной петельке, по комнате как будто проносится едва слышный удивленный вздох.
Я вешаю на ветки два шара – серебряный и бледно-салатный. На третью ветку сажаю голубую стеклянную птичку с шелковым радужным хвостом. Опутываю все вместе ниткой золотой мишуры.
Потом аккуратно подхватываю коробку и иду в комнату к Фросе.
На вершине Фросиной елки красуется огромная глазированная красная звезда – память о советских временах, явно водруженная на высоту трех с половиной метров неугомонным Братком. Я никогда не видела у Фроси этой игрушки. Впрочем, и таких исполинских елок в нашей квартире не бывало, возможно, с дореволюционных времен.