— Молчи, богохульник! Ты именуешь пресловутыми святынями величайшие сокровища христианского мира!
— Ни один епископ, ни один аббат, да что там, ни один приходский священник на острове не признал этой клятвы.
— Наглец! Да как ты смеешь говорить такую ересь? Ведь сам Папа Римский признал святость этой клятвы и благословил поход моего отца.
— Так и воры на ярмарке кричат, поддерживая друг друга.
— Ты что же, несчастный, именуешь вором святейшего Папу?
— Нашей благочестивой церкви нет дела до гнезда разврата и симонии, в которое превратился двор римского епископа. Теперь же, когда ваши Папы множатся, словно черви из грязи, кто в здравом уме поверит в их святость?
— Джон Сокс! — Генрих Боклерк помрачнел. — Ты негодяй. Я обещал пощадить тебя за прямую измену и злоумышления против королевской власти, но ты восстаешь против христианской веры, а за такое преступление не может быть снисхождения. Я велю казнить тебя. Разорвать конями. Немедля, на городской площади.
— Мне все едино. Когда б меня это пугало, я уже давно бы расстался с жизнью. Но я пришел сказать тебе — ты сухое дерево, Генрих Боклерк. Твои ростки бесплодны. Ты скоро умрешь, мне это ведомо доподлинно. И с твоей смертью пресечется род ублюдка на моей земле. А ты будешь умирать мучительно, куда мучительнее, чем я сейчас. И будешь сознавать, что ничего не можешь сделать, ибо род твой проклят. Я все сказал. Где там твои кони?
Король заметно побледнел.
— Говори, что ты знаешь?
Барон Сокс молчал.
— Слышишь, говори! Говори не медля!
Пленник закрыл глаза, точно впадая в дремоту.
— Нет, не спи, отвечай! — Генрих тряхнул его за плечо. — Отвечай, что тебе известно?
На губах мятежника появилась торжествующая усмешка.
— Увести!
— Прикажете объявить о казни? — смиренно поинтересовался Фитц-Алан.
— Какая еще казнь? — взорвался монарх. — Вы что, сговорились сегодня донимать меня своей глупостью? В подземелье его. И запомни, мой дорогой Фитц-Алан, он должен жить и мучиться, покуда не скажет все, что ему известно. И где, где, черт побери, Матильда? Я уже давно велел ей быть здесь!
Было у старика Танкреда двенадцать сыновей. И жили они в Нормандии и звались д’Отвилли. Во времена правления герцога Нормандского Робера, с нежностью прозванного своими поданными Дьяволом, сыновья доблестного рыцаря Танкреда мелкими группами начали перебираться в теплые края, туда, где климат лучше и платят больше. Потому что какая ж может быть жизнь, когда кругом сплошь одни морские разбойники и их потомки?
Когда б Италия знала, чем грозит ей это малое переселение народов, она бы забыла о внутренних распрях и перекрыла границы, чтобы только не допустить д’Отвиллей на свою территорию. Но беспечные итальянцы пребывали в неведении, а нормандские братья двигались, не привлекая внимания, по два-три человека. И даже когда один из братьев был радостно провозглашен президентом республики Апулия, итальянцы еще радовались, какие у них появились доблестные защитники. Спохватились они, когда Апулия перестала быть республикой и стала наследственным герцогством Отвиллей. Вскоре к ней прибавилось еще одно герцогство — Капуя.