Какая разница, – спросил Джим, – между умным карликом и венерической болезнью?
Все присутствующие уставились в пол.
Ну, во-первых, это хитрый карлик…
Дайана попросила Джима выйти в спальню – позвонить одному человеку.
И в комнате:
Слушай, Джим, ты классный парень для прессы и всех остальных, но сейчас ты… чёрт возьми, ты падаешь, а… а мне поручено сделать эту работу, поэтому… Я выйду к ним и скажу, что мы позвонили этому человеку, ты договорился с ним о встрече и должен уйти. Потом ты уйдёшь, а я останусь здесь и извинюсь перед ними. – Дайана взглянула на Джима, который всё это время молчал. – Чёрт возьми, я хочу помочь тебе, ответь мне… пожалуйста, Джим.
Джим был в той же одежде, что и на вчерашнем концерте в “Garden”: неотбеленной льняной рубашке из Мексики, чёрных кожаных джинсах и чёрных ботинках. Он стоял около двери в спальню, опираясь одной рукой о косяк, другая нога чувственно приподнимается, в правой руке виски. Он ответил ей кривой мальчишеской гримасой и боком рухнул на кровать. Джим глянул в тревожное лицо Дайаны.
Я хочу трахнуть тебя, – сказал он, держа одну руку за головой, а другую, с виски – на промежности.
– Конечно, Джим, конечно. – Дайана нервно вышла из комнаты.
В Нью-Йорке рассвело. Было выпито огромное количество алкоголя и съедено шоколадное жареное печенье с гашишем, принесённое Эллен Сэндер – робкой, но весёлой брюнеткой, которая в своей колонке в “Saturday Review” назвала Джима “Микки Маус де Сад”. Было странное ощущение, что все присутствующие так здесь и родились, и уходить никто не собирался. Вдруг Джим рухнул на пол и на коленях пополз к кушетке, на которой сидела Эллен. Он начал раскачиваться взад и вперёд, приближая своё лицо к лицу Эллен.
Спой нам песню, Эллен.
Эллен сжала ноги под кушеткой.
Я не пою, Джим. Моя профессия – быть публикой.
Давай, Эллен, – упрашивал Джим, – пожалуйста, спой нам песню.
В самом деле, Джим, я журналистка, а не певица.
Джим повысил голос и взревел:
Я сказал – пой!
Эллен по-прежнему отказывалась.
Я не пою, это ты поёшь, ты певец, лучше ты спой нам что-нибудь, Джим. – Её голос звучал слабо, умоляюще. – Я всего лишь критик.
Джим продолжал устрашающе раскачиваться взад и вперёд, свирепо и устрашающе глядя на Эллен. В конце концов она запела слабым запуганным голосом первые строчки из битловской “Хей, Джуди”. Всего четыре строчки. Потом все зааплодировали, и снова всё было в порядке. Джим ушёл в спальню и увеличил громкость телевизора – шёл художественный фильм.
Микки Маус де Сад, – фыркнул он сам себе.
Все выходные Джим был в плохом настроении. Выступления в “Garden” прошли хорошо, и вообще поездка была удачной во всех отношениях, но что-то его беспокоило, и он не разговаривал в те выходные в Нью-Йорке с остальными “Doors”. Оказалось, что, когда Джим был в Лондоне с Майклом МакКлюром и Памелой, одно рекламное агентство попросило Джека Холзмана, который всё ещё управлял аудиозаписями “Doors”, разрешить “Buick” использовать в коммерческом ролике “Зажги мой огонь” за 50.000 долларов. Джек сказал, что должен посоветоваться с ребятами. Робби, Джон, Рэй и Билл Сиддонз, не сумев найти Джима, проголосовали без него. Джим услышал “Давай, Buick, зажги мой огонь”, когда вернулся в Соединённые Штаты, и сразу же отправился к Джеку Холзману, зажав его в угол во внутреннем дворике офиса Дэйвида Эндерля, сказав, что он считал песню неприкосновенной, даже если ему надоело исполнять её на публике.