Следом шло “Прорвись насквозь”, а потом – “Пять к одному”. Когда Джим кричал “Мы хотим мир, и мы хотим его сейчас” в песне “Когда музыка закончилась”, вся толпа повторяла это требование вслед за ним.
Джим отдал этому концерту всего себя, используя все известные ему приёмы: падал и прыгал, корчился в мнимой агонии, бросался на пол сцены с такой силой, что поранил бок, приставлял маракасы к соответствующему месту своих обтягивающих кожаных штанов, затем бросал их в девочек из первых рядов, расстёгивал рубашку и бросал её в зал следом за маракасами.
Было два “биса”, затем Билл Сиддонз объявил: ““Doors” уехали, они покинули это здание”.
Это было самое обычное концертное объявление, которое делали и “Beatles”, и “Rolling Stones”.
Толпа топала ногами и требовала в один голос: “Ещё, ещё, ещё, ещё, ещё, ещё, ещё…”
Кто-то балансировал на перилах балкона в позе лебедя, ныряющего с пятиметровой высоты в пропасть, в толпу, беснующуюся на бетонном полу внизу. Пульсирующий рёв голосов – и внезапная тишина, когда все в зале разом повернулись лицом к безымянному тинэйджеру, который оторвался от перил, а его руки вытянулись из плеч как крылья.
Толпа расступилась перед ним, и он приземлился с неприятным хлопающим звуком. Никто не дышал. Затем тинэйджер поднялся на ноги и нарушил молчание:
Здорово! Какое открытие!
Толпу прорвало. Она заполонила сцену. Она смела оцепление и одолела первые три метра, была отброшена назад, затем новой волной накрыла инструменты.
В итоге гастрольная команда “Doors” и полицейские майора Дэли ногами, дубинками, брошенными барабанными палочками Денсмора и микрофонной стойкой Джима отогнали последних фанов “Doors”. Джим Моррисон увидел доказательство своей теории.
Для сотен тысяч, а, возможно, и для миллионов своих слушателей Джим был миловидным мятежником, воображаемым сексуальным партнёром, Королём Ящериц, романтическим сумасшедшим. Для средней Америки он был общественным развлечением, непристойным и высокомерным. Это была апокалиптическая его сторона.
В частной жизни, с друзьями, он обнаруживал естественную невинность, дополненную неподдельно застенчивым поведением и мягким голосом. Но, по собственному признанию, его тянуло к крайностям: “Я думаю, что важны высшие и низшие точки. А всё, что между ними – в промежутке. Я хочу попробовать всё, и я хочу попробовать всё в самых крайних проявлениях”. Он мог быть весьма воспитанным, вежливым, даже начитанным; в другой ситуации он мог быть грубым или, как он предпочитал это называть, “примитивным”.
Но более всего Джим Моррисон был гениальным.