Он услышал ее шаги и проворно раскрыл книгу. Это был журнал «Нива» за 1913 год. Была нарисована большая ледяная гора, плывущая по морю, и маленький пароход. «Гибель „Титаника“, — прочитал Данилов. Фаина вошла с чайником.
— Вот ты уже сколько посмотрел. А ты знаешь, как погиб «Титаник»?
Она рассказала ему о «Титанике», напоила его чаем и опять немного всплакнула о бабушке… Он сидел завороженный, смотрел во все глаза, слушал во все уши и только тогда ушел, когда она прямо сказала, что пора уходить.
Была глубокая ночь. Он вышел на улицу — ни одного огонька в окнах, тишина, только где-то капает капель. Он оглянулся: ее окошко светилось.
Что она делает, когда одна? Он подошел к окошку, осторожно заглянул. Она сидела у стола, подперев руками щеки, задумавшись. О чем она думает?… Она встала, протянула руку к окну, — белая занавеска задернулась, и свет померк, — Фаина спустила фитиль в лампе…
Данилов пошел домой. Ему хотелось долго, долго идти по пустым улицам, думая о ней.
Он стал приходить к ней каждый вечер.
Она не тяготилась им. Она совала ему какую-нибудь книгу, а сама занималась своими делами: исправляла ученические тетрадки, читала, штопала чулки, иногда уходила куда-то; а он сидел как страж.
Если бы его спросили, зачем он здесь сидит, он ответил бы:
— Потому что мне нравится.
Если бы спросили: хочешь ее поцеловать? — он бы ужаснулся. Он и за руку-то с нею ни разу не поздоровался.
Однажды он не застал ее дома. Старуха сторожиха сказала, что наставница в бане, скоро придет. Он вошел в ее комнату, зажег лампу, развернул «Ниву» и стал ждать.
Она пришла веселая, румяная, от нее пахнуло жаром и чистотой, когда она подошла. Голова ее была обмотана полотенцем, как чалмой.
— А, ты уже здесь? — сказала она. Подняв руки, размотала полотенце, тряхнула закинутой головой, — тяжелые мокрые волосы упали на спину и плечи.
— Расчеши их, Ваня — сказала она и протянула ему гребешок.
Он послушно стал расчесывать тяжелые, склеившиеся от влажности, прохладные пряди. Он брал их в руки — рукам сообщалась эта влажность и тяжесть; пальцы путались в шелковых, нежных волосах. И непонятно было ему — отчего дрожат его пальцы.
Он стоял за ее спиной, перед ним было зеркало. В зеркале он видел ее лицо, полное радости и лукавства… Он уронил гребешок, обнял Фаину за плечи, отклонил ее голову и крепко поцеловал в губы. И она ответила на его поцелуй — ответила! Но сейчас же вырвалась, сердито смеясь:
— Ну-ну, мальчик!
Он не помнил, как очутился на улице. Шапку он забыл, шел без шапки, растерянный, потерянный. Мальчик! Конечно, мальчик, мальчишка, дурак, нахальный дурак, как он смел!.. Да, а зачем она смеялась над ним? Зачем велела расчесывать волосы? Нарочно велела. Зачем ответила на его поцелуй? Он же чувствовал, он и сейчас чувствует, как нежно, как нежно шевельнулись ее мягкие губы под его губами… Нарочно ответила на поцелуй, чтобы потом посмеяться! Нет, нет. У нее блестели глаза, она поцеловала его, поцеловала его!