Мартин, уже раздетый до пояса, подошел из другого угла комнаты, чтобы повесить разбросанное платье господина.
– Можешь сделать это утром, – сказал Хью, заметив, как Алиса в одной рубашке пробежала по комнате, чтобы убрать доску в дорожный сундук. От него не укрылось то, каким пылким взглядом Мартин проводил девушку.
Стаскивая рубаху и бросая ее в сторону, Хью рассказывал жене о том, что происходило у епископа. Подумав, о чем было бы особенно интересно и приятно услышать ей, он наконец сказал:
– Епископ поручил своему священнику по имени Антонио навещать нас. Антонио будет приезжать в Эвистоун раз в несколько недель. Он производит впечатление образованного человека. Мне сказали, он говорит на твоем родном языке. Может, его визиты помогут тебе скрасить однообразие жизни вдали от двора.
Санча машинально водила ладонью по одеялу, словно расправляя складки. Озадаченная новым для нее английским словом, она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Однообразие, – повторила она за ним, растягивая слоги с присущим только ей кокетливым очарованием.
Хью не мог скрыть улыбки. Однако ему удалось сдержать желание рассмеяться, когда он стал объяснять ей, что означает это слово. Он ласково подумал: «Какая она забавная». В мягком сиянии свечей Санча казалась такой тоненькой и хрупкой, невыразимо нежной и желанной.
Разговор продолжался до тех пор, пока Санча, вконец смущенная, не воскликнула: «Ой!», улыбнулась и залезла под одеяло.
Хью присел на свою кровать, чтобы снять башмаки. То и дело его взгляд устремлялся на нее, на ее юное гибкое тело, вырисовывавшееся под одеялом. Он порой с трудом верил, что она его жена. Хью оглядел напоследок комнату: Мартин и Алиса уже улеглись и задували свечи. Образ Санчи стоял у него перед глазами, и, как Хью ни старался, он не мог не думать о ней, о ее утонченной красоте, ее маленькой груди, мерно подымающейся под розовым шелком ночной сорочки. Он лежал в темноте и мучительно старался подавить в себе внезапно разгоревшееся желание.
Наутро, едва заалело небо на востоке, они тронулись в путь. Скрип колес и стук копыт эхом отдавались в пустынных улочках Гексхэма. Дорога бодро бежала навстречу; позади постепенно таяли стены города. Солнце затопляло холмы, и майский день разворачивал над ними свой голубой стяг.
Вскоре дорога ухудшилась, вынуждая их замедлить движение. Узкая и извилистая, она шла через сосновый лес, уже мало напоминая торный путь, пересекала пустоши, желтые от цветущих лютиков, и вела дальше, к подножию холмов среди лугов, над которыми дрожало марево, а там – через бесплодные каменистые гряды. В полдень они остановили лошадей, чтобы отдохнуть и подкрепиться.