Больше я ничего не помню.
- Р-р-р-разойдись! - донеслась до меня команда майора, и тут я только увидел, что солдаты покатываются со смеху. Глядя на хохочущий строй, я сам почему-то засмеялся...
Потом ко мне подошел Чхартишвили, осторожно дотронулся до моего плеча и - то ли серьезно, то ли в шутку - попросил:
- Уважаемый Владимир, отдайте мне вашу речь, если она у вас написана... Повесим рядом с присягой...
Сгорая от стыда, я молча повернулся, пошел в свою комнату, бросился на койку и закрыл глаза...
В тот день я не выходил из комнаты. А потом... потом все улеглось на свои места, и я стал приобщаться к пограничной жизни.
В окне напротив моей койки выбит кусок стекла.
Я просыпаюсь утром, и кажется мне, что море пожаловало сюда, в мою комнату. Не думаю, чтобы где-нибудь на свете существовали бы лучшее море и лучший пляж. Синяя вода так прозрачна, что каждый камешек, каждую рыбешку, каждую медузу видишь ясно, как в аквариуме. Ляжешь в море на спину, и кажется, что синее, прозрачное небо над тобой - это тоже море, и ты плывешь между двух морей, и что солнце нежится вместе с тобой в безбрежной этой синеве. Кто не видел моря? Но поверь, дорогой Саргис, здешнее море особое, это море особых чувств, волнений и раздумий...
Сколько пляжей объездили мы с тобой! Сколько раз штрафовали нас за то, что мы игнорировали ограничительные флажки, продолжали свои дальние заплывы. Сколько раз гонялись за нами разгневанные спасатели в шлюпках, но мы не обращали на них внимания. Сколько раз свистели и орали с берега перепуганные наши друзья, но мы, не замечая их волнения, смело вступали в единоборство с разбушевавшейся морской стихией... Здесь, на зеркальной морской глади, метрах в двадцати от берега тихо колышутся три маленьких флажка. А попробуй заплыви дальше этих, казалось бы, невзрачных и незначительных точек!
Не заплывешь! И не потому, что ждешь погони, штрафа, свиста и крика! Нет! Не заплывешь потому, что там, за этими безобидными флажками, ты перестаешь быть самим собой, становишься беспомощным, не можешь, каким бы ни был хорошим пловцом, даже двинуть рукой, задыхаешься, идешь ко дну. Клянусь тебе, это не выдумка, это святая правда, испытанная и пережитая! Это чувство - великое, могучее чувство какой-то внутренней силы - мы, очевидно, впитываем вместе с молоком матери. Оно дремлет в тайниках нашего разума и сердца и вспыхивает лишь тогда, когда человеку нужно быть до конца чистым душой, быть настоящим Человеком. Здесь, на границе, это чувство владеет нами безраздельно, оно обострено до предела.