Она вспоминает этого высокого бородача в приемной лицея одетым. В прошлом году она после каждой четверти приходила в лицей справляться, как учится Жан-Жак.
«Хороший ученик, его надо поощрять, отличные способности…»
Он был очень мил и любезен. Здесь, на пляже, ей нечего ему сказать. Ему тоже, и, желая заполнить паузу, он поворачивается к Жан-Жаку:
– Ну вот, через месяц в школу.
– Да, мосье…
– Он много читает, знаете, даже чересчур.
– Нет, мадам, сколько ни читаешь, всегда мало. Ведь он превосходно учится.
– Да… Я этому очень рада.
– У него довольно разносторонние способности, но все же литература дается ему лучше всего…
Жан-Жак стоит красный, смущенный и довольный. Краешком глаза он старается определить, видят ли другие ребята, как он разговаривает с учителем.
– Мадам, я очень рад, что встретил вас. Вы часто приезжаете сюда?
– Ежедневно. Детям тут приволье.
– Да. Сам я только два дня как вернулся в Мартиг. Но мне надо торопиться, не то упущу автобус. Ужасно глупо – моя машина в ремонте.
Жан-Жак дергает мать за руку.
– До свиданья, мадам. Быть может, до завтра.
Они обмениваются рукопожатием. Жан-Жак трясет Мари за руку.
– До свиданья, Люнелли.
– До свиданья, мосье.
– Мама, почему ты не пригласила его ехать с нами? У нас же есть место.
– Ну беги за ним.
Жан-Жак бросился за учителем. Тот сначала отказывался, но потом вернулся.
– Мадам, я смущен. Уверяю вас, у меня не было ни малейшего намерения напрашиваться к вам в пассажиры, когда я упомянул о своей машине.
Они рассмеялись. У него был теплый голос южанина, с чуть заметным акцентом.
– Вы хотите уехать прямо сейчас, мосье?
– Мадам, решать вам, а не мне.
– Тогда через час, если вы не против.
Он вернулся к волейболистам.
– Шикарный тип этот Фидель Кастро, – сказал Жан-Жак, так и пыжась от гордости.
– Почему Фидель Кастро?
– Ах, мама! Какая ты непонятливая… У него борода – не заметила, что ли?
Мари присела на парапет, туда, где еще недавно сидели влюбленные. Листва платанов при электрическом свете переливается всевозможными зелеными оттенками. Стемнело. Канал катит черные воды, закручивая в спирали блики света из окон. Все шумы города приобретают иное звучание. Отсветы витрин падают на щебеночное покрытие мостовой, колеса машин скользят по нему, издавая на повороте ужасающий скрежет. Город давит на плечи Мари, он слишком быстро вырос – еще вчера это был рыбацкий поселок, до отказа набитый одномачтовыми суденышками и лодками рыбаков, и вдруг он стал промышленным центром, зажатым между газовым, химическим, нефтеперерабатывающим заводами и портом, расположенным несколько на отшибе. Он начинен шумами и запахами, грохотом грузовиков и визгом автомобильных тормозов, ему тесно в переулках, впадающих один за другим в темные, мрачные улицы. Отражаясь от стен домов, громко звенят голоса прохожих, и французская речь смешивается с арабской, испанской, итальянской. От оглушительных радиопередач буквально сотрясается белье, что сохнет за окнами на веревках, – то от воя песен, то от рева новостей со всего света: