К нему вернулось нездоровое любопытство подростка, толкавшее, бывало, его вместе с бандой сорванцов-однолеток искать уединенные парочки в углублениях Куроннских скал. Он обшаривал укромные местечки в дюнах, надеясь увидеть интимные сцены, бесстыдные жесты. А увидел лишь людей, прыгавших за мячом или распластавшихся на песке под солнцем. Вальяжный старик шел с палкой по пляжу, выпятив грудь, – будто пересекал собственную гостиную. Девочки водили хоровод. Молодой человек и молодая женщина, держась за руки, бежали купаться. Девчонки и мальчишки играли в шарики. Мужчина с седеющими висками и столь же немолодая женщина перебрасывали друг другу серсо.
Пляж как пляж, без никаких – и ничего в нем не было таинственного.
Он снова отыскал место, где только что находились Жизель с Мари. Их уже там не было. Луи искал, мимоходом цепляя глазом чьи-то ляжки, лодыжки, спины. Ему почудилось, что он узнал молодого человека, который болтал с Мари. Он лежал в одиночестве на кучке песка. Бинокль снова нацелился на знакомое трио. Жизель с Мари шли впереди Антуана.
– Мерзавец, – промычал Луи.
Ему показалось, что Антуан пялился на зад Мари, мерно покачивающийся перед его глазами.
– Ну, я ему скажу пару слов.
Луи снова дал волю злости, – ведь теперь она, по его мнению, была оправдана.
– Послушайте, вы, – сказал владелец бинокля, – посмотрели, теперь моя очередь.
– И часто вы ходите сюда?
– Почти ежедневно.
– А зачем?
– Смотреть – как и вы.
– Так шли бы уж прямо на пляж. Это куда проще.
– Мне противно. Доведись мне увидеть дочку среди этих людей, укокошу собственными руками.
– А подглядывать не противно?.. Не боитесь, что вас застукают за этим занятием?
– Это ведь приятно, не правда ли?
Луи захотелось ударить этого человека, в сущности так на него похожего.
Он ничего не сказал Антуану, но, когда вернулся в Мартиг, еще долго мучился воспоминанием об этих днях, проведенных в Монталиве.
И вот старая рана разбередилась. А тут еще разболелись плечевые мышцы. Просто невыносимо. Нет, надо ехать домой и застукать Мари на месте преступления, покончить со всеми этими воспоминаниями, а заодно и со вчерашними подозрениями, что мерцают в его сознании, как пламя свечи, со все более упорным, всепоглощающим страхом – да неужели он такое уж немощное, пропащее, конченое существо?
Луи косится на закатившуюся в угол пивную бутылку. Она пуста. Его мучит жажда. У него ноют плечи. Он боится.
Он спускается с подмостей, кладет лоток возле растворного ящика, прибирает мастерки и выходит.
– Луи, – кричит Рене, – у тебя все еще не ладится?