Он шлепает штукатурку на стену, раз-другой. Затирает ее. Уже темно. Можно было бы зажечь в старом растворном ящике – он тут для того и стоит – размельченный гипс и поработать еще при сине-золотом пламени, вдыхая запах серы.
Но нет. Сегодня вечером ему вообще нет никакого расчета работать поздно. Накануне бригада поцапалась с хозяином из-за оплаты, и все, как один, решили уйти со стройки. Наутро они уже подрядились работать в другом месте.
– Вкалываешь сверхурочно ради собственного удовольствия? – сказал ему Рене, уходя домой.
Луи промолчал. У него нет сил выносить ни молодое зубоскальство Рене, ни скучные воспоминания алжирца о своей родине. Как ни повернись, мир враждебен тебе, за что ни возьмись, тебя ждет неудача. Вокруг Луи пустыня, он чувствует, что силы его иссякают. Боль в спине терзает его без передышки с самого раннего утра.
Прошла неделя с того дня, когда он носился, точно блудливый пес, и получал щелчок за щелчком. Сонливость одолевает его все раньше и раньше, а среди ночи сон раскалывается надвое, как сухое полено. И тогда Луи подолгу лежит, не смыкая глаз.
То, что Мари по-прежнему спит в гостиной на диване, тоже действует ему на нервы. Сегодня ночью он пошел взглянуть на нее. Мари свернулась на диване калачиком. Он готов был ее разбудить, да побоялся. Он боится всего: других, себя.
Чем дальше, тем непонятнее становится Мари. Она постоянно слушает эту таинственную пластинку. Внешне ничего не изменилось. Мари так же занята детьми, готовкой, домашним хозяйством.
Предметы все больше расплываются. Едва проснувшись, Луи погружается в разреженный туман, в который там и сям вкраплены люди и вещи, словно торчащие из моря рифы. Жесты, шумы, слова ранят его – ему кажется, будто у него содрана кожа.
Из-за холма восходит луна и катится по небу, словно мяч по плоской крыше. Поднявшись, она заглядывает в помещение. Тень Луи расплывается на белой стене. Движения искажаются. Вот он пожимает плечами, втягивает голову, вытягивает шею, вскидывает руку, поднимает ногу. Он прячется в тени – луна освещает шероховатые швы между плитами. Он появляется вновь, и гигантская тень Луи перерезана пополам: одна половина на стене, вторая цепляется за потолок.
Он смеется – его забавляет эта игра уродливых теней; его фигура то раздувается, то утончается, то обезображивается, то приукрашается, то обрубается, а то и вовсе исчезает.
Он прячется, вытягивает руки – они распластываются на стене, чудовищно увеличенные, проделывают причудливые жесты. Пальцы удлиняются, укорачиваются, пропадают совсем. Сжатый и разжатый кулак превращается в пасть с ощеренными зубами. На стене возникают животные, звери, растения и тут же уходят в небытие.