Коваль потянула его к двери, заодно подзывая собаку. Пихнув пса на заднее сиденье джипа, они поехали к Федору, чтобы он наконец сменил свой камуфляж на гражданскую одежду. Жил он в той самой пресловутой Ершовке, на пятом этаже старой хрущевки. Квартира была уютная, но слегка запущенная, что не удивило женщину – человек не был дома полгода. Поразило другое – огромная коллекция холодного оружия. На одном из клинков Марина увидела бурые пятна. Кровь.
– Страшно? – спросил Федор, входя в комнату. Он переодел джинсы и кожаную куртку.
– Нет, – пожала она плечами. – Просто странно, всегда считала, что оружие держат чистым.
– Это другой случай. На лезвии кровь моего врага, я убил его этим клинком.
– Зачем?
– Хороший вопрос! – жестко процедил Федор. – Очень женский.
– Почему женский? – удивилась Марина.
– Потому что женщины понятия не имеют о дружбе и долге. Я сделал то, что был должен, – отомстил за друга. Его зарезали в плену, я нашел того, кто это сделал. Вот так. Вернулся домой, в запой упал на два месяца, чуть со службы не поперли. Когда опомнился – ужаснулся, на что стал похож: заросшее животное с мутным взглядом, плохо соображающее, что делать дальше, как жить… Сдался в госпиталь, из запоя вышел, нервы подлечил. И снова воюю.
Коваль молчала. Кошмар какой – так буднично рассказывает, что зарезал человека… Верно говорят, что у военных меняется восприятие жизни, отношение к смерти, к своей и, особенно, к чужой. Словно поймав ее мысль, Федор вздохнул:
– Убить человека легко, Маринка. Гораздо сложнее собаку, курицу… А человека – раз, и все дела…
– Я это знаю, Федя. В моих руках постоянно чьи-то жизни. Один неверный жест, чуть больший нажим на скальпель – и все.
– Если ты понимаешь, что жизнь бесценна, почему позволяешь какому-то ублюдку играть со своей? – жестко спросил Федор.
– Не надо, пожалуйста! Я не хочу больше это обсуждать.
– Надо! – отрезал он. – Я не позволю тебе делать этого, никогда, слышишь? С этой минуты я буду рядом с тобой, днем и ночью. И никто не посмеет коснуться тебя даже пальцем.
– Приступ жалости или угрызения совести? Не нуждаюсь! – Марина надменно вскинула голову и смерила непрошеного защитника взглядом.
– Глупая ты, – улыбнулся он. – При чем тут жалость? Тебе не приходило в голову, что я мог влюбиться?
– Ну, ты сказал! В меня, что ли?! В меня? Ты мазохист или просто чокнутый?
Марина искренне хохотала, не допуская даже мысли о том, что это все может быть всерьез. Нисевич давно убедил ее в том, что она не может вызвать у мужчины ничего, кроме животной страсти и похоти.