– С чем пришел? – холодно осведомился Басов.
– От Малюты весточку принес.
Заметив, что Федор потянулся к рукояти шашки, Басов бросил ему, не отрывая взгляда от гостя:
– Стоять. Это не твой бой. Не вмешивайся.
Федор чуть помялся, но потом молча поклонился и сделал два шага в сторону.
– Давай, – произнес Басов.
Мужчина медленно обнажил клинок и встал в боевую позицию. Словно отражая его в зеркале, те же действия синхронно произвел и Басов.
Соперники замерли. Секунды слипались в минуты и уносились прочь. Два бойца смотрели в глаза друг другу, и казалось, время для них остановилось.
Наконец гость медленно отступил на шаг и вложил оружие в ножны:
– Нет, парень, нечего нам с тобой делить.
Он сел на траву, скрестив ноги, отцепил и положил рядом саблю. Басов опустился напротив. Подчиняясь общему настроению, их примеру последовал и Федор.
– Куда ты теперь? – спросил Басов гостя после продолжительного молчания.
– Не знаю, – пожал плечами мужчина. – Может, в королевство аглицкое подамся, там, говорят, бойцы нужны.
– Дело, – кивнул Басов, – а можешь к французским немцам пойти. Там сейчас война за веру, вернее, за престол.
– Спасибо за совет, – произнес гость, поднялся на ноги, подхватив саблю, поклонился и промолвил: – Ну, прощай.
Басов тоже поднялся, поклонился:
– Удачи тебе. Глядишь, еще свидимся.
Незнакомец повернулся и неспешно пошел прочь.
Когда спина его перестала виднеться среди деревьев, Басов произнес, повернувшись к Федору:
– Вот видишь, а ты говорил – равных мне мастеров нет.
– Он испугался? – неуверенно предположил Федор.
– Нет. Он фехтовальщик не хуже моего, – покачал головой Басов. – Чем бы закончился поединок, я не знаю. Да и он это понял. Просто много лучше, когда на земле остаются два живых мастера, чем один. Он тоже это знает.
Басов повернулся и пошел в хижину, но у входа остановился.
– Собирайся, уезжаем.
– Куда? – удивился Федор.
– Видишь, мы с тобой и в лесной чаще, как ясно солнышко, светим, а тебе это пока не нужно. Да и попутешествовать время пришло.
Капли размеренно скатывались по каменной стене, пополняя небольшую лужицу в углу камеры. «Конденсация, – подумал Петр. – Боже, какое странное слово. Не из этого мира. Из того, где ездят машины, где арестовывают по санкции прокурора, а приговор выносит суд, пусть и не праведный, но зато – на определенный срок. Хоть пожизненный, но ты знаешь, что это – пожизненно. Там заключенный имеет право знать, какое сейчас число. Боже, какое сейчас число? Последние дни светит солнце и от окна веет теплом. Наверное, уже лето. Сколько дней? Не помню. Но не очень много. Сейчас, наверное, конец мая. Или июнь. Спасибо, что год еще помню. Тысяча пятьсот шестьдесят седьмой. Через два года Литва и Польша должны заключить Люблянскую унию, по которой объединятся в единое государство – Речь Посполитую. Если в этом мире события пойдут аналогично, то, учитывая существование Северороссии…» Для заключенного в темницу человека размышления об исторических судьбах мира были не просто интеллектуальным развлечением, но спасением. Первую неделю после ареста его избивали. Не следствие, не вопросы, не попытки выудить какое-то признание – просто каждый день Петра вытаскивали из камеры и били до потери сознания. Били умело, не калеча (очевидно, у палачей был такой приказ), но доводя до исступления от страшной боли. Теряя сознание в луже собственной крови и блевотины, он испытывал острое счастье – ведь сейчас отступит боль.