— О Господи, как я тосковал по тебе, — вырвалось из его груди хриплое признание, переполнившее восторгом душу Джеммы.
Она подняла к нему лицо, не скрывая любви в широко распахнутых затуманенных глазах. Он потянулся, чтобы поцеловать ее губы, ощутить на них собственный вкус, а потом опустился рядом, и его ласки, набирая силу, постепенно приобрели ту власть, по которой она так долго томилась, — власть его любви и его сексуальности. Любовь и секс, он сказал, — для него они одинаково важны, и, значит, это не может, просто не может быть всего лишь местью.
Его руки колдовали над ее телом, вновь открывали безупречность его форм, пробуждая все то, о чем она мечтала тоскливыми ночами после его отъезда. Он покрыл поцелуями всю ее — от душистой ямочки на горле до нежной впадинки живота, от припухших вершинок груди до темного шелкового треугольника между изящными бедрами.
Чуть отстранившись, Фелипе посмотрел ей в глаза, а его пальцы медленно, почти лениво заскользили по внутренней поверхности бедер, искушая чувственным обещанием, пока желание не поглотило ее с головой. Не удержавшись, она задвигалась под его пальцами, но вдруг съежилась — так резко, что он в смятении убрал руку.
В его голосе прозвучало виноватое раскаяние:
— Нет, это не наказание…
Она отпрянула от него, в страхе и отчаянии раскрыв огромные глаза, прикусив дрожащую нижнюю губу…
— Нет, querida, это не то, что ты думаешь.
— Откуда мне знать? — Всхлипнув, она схватила халат. — Я же сказала тебе, что ты выиграл, неужели тебе этого недостаточно?
— Нет, недостаточно! — зарычал он в ответ. Гнев его закипел так быстро, что у Джеммы крик застрял в горле. Он схватил ее за руки, когда она сделала попытку выскочить из постели, и швырнул обратно. — Пути назад нет, радость моя. И забудь все свои обещания сдерживаться, чтобы помучить меня! — выпалил ом. — Я намерен взять тебя…
— Ты намерен взять меня силой! — взвизгнула она в ответ. Сердце ее, казалось, было готово разорваться.
Он просунул колено между ее ногами, и в своем следующем крике, сдавленном, горьком, она услышала еще нечто, поразившее ее до глубины души. Она услышала свой собственный стон покорности. Борьба превратилась в бессмыслицу: признание, что именно этого она и хочет, стало неизбежностью. Вонзив ему в спину пальцы, она призывно выгнулась ему навстречу.
Он был внутри ее. Одно быстрое, уверенное движение — и он оказался внутри Джеммы, и ее мышцы непроизвольно сжались, как будто удержать его составляло смысл ее жизни.
— Разве это насилие? — В бархатном насмешливом голосе, глубоко спрятанное, слышалось неизбывное желание. — Ты ждала меня, приглашала, а теперь окружаешь меня влагой своей любви. Я бы не назвал это насилием, радость моя.