Мы проболтали до рассвета. У меня создалось впечатление, что армия раздваивается. Растут новые силы для новых целей: «Смотри-ка, Теглаш стал следователем! Едва ли это простая случайность…»
При расставании Теглаш сказал:
— Так и знай, дорогой мой, все то, что ты писал до «Яноша», были, может быть, изящные, но никому не нужные безделушки. «Янош-солдат» — твое первое настоящее произведение, потому что истинная ценность искусства в его общественной значимости. Искусство для искусства — это бред, выдумка, гашиш. Ты проснулся.
Спустя неделю после моего допроса русские пошли в решительное наступление. После пятидневной сумасшедшей артиллерийской подготовки последовал комбинированный удар конных и пехотных масс. Вся Пятая австро-венгерская армия была разбита и взята в плен. Я оказался среди захваченных, раненый, искалеченный, но по-прежнему жадный к жизни и полный смутных, но пламенных тем.
Золтан неожиданно остановился и сжал мой локоть.
— Вы помните учителя Бергера? — спросил он. Его отсутствующий взор скользил по верхушкам деревьев бульвара.
Я осторожно высвободил больной локоть из его жестких пальцев. Золтан, конечно, не мог знать, что чешская пуля раздробила мне кость в восемнадцатом году.
Бергера я помнил прекрасно. Он был нашим гимназическим учителем. Мягкий и очень рассеянный человек; двойку у него получали только ученики, которые, по его выражению, «даже не дохнули на урок» — из злостной лени или в расчете на рассеянность учителя. Если же парнишка оказывался способным, Бергер не успокаивался до тех пор, пока не подтягивал его. Длинный, сухой, черный — таков был «господин учитель Бергер». Из бедного еврейского мальчика он выбился в учителя гимназии. Мы его считали свободомыслящим радикалом. Он разговаривал с нами всегда в тоне легкой иронии.
— По моему мнению, — говорил он, — если бы мы вместо латыни стали бы учить французский или, предположим, английский язык… Но я что? Я бедный еврей. Вы же — потомки Арпада, Тёхётёма, Аттилы и всех воинств небесных!..
При этом он оглядывал мальчишеские головы и его черные маленькие глаза лукаво блестели.
Мы молчали. Мы отлично понимали, на что намекает учитель.
Мы были искренне к нему привязаны.
Вне школы учитель Бергер держался с нами, как с равноправными взрослыми друзьями…
— Почему вы вспомнили Бергера? Ведь мы говорили об империалистической войне, о горячих, шумных днях мобилизации, о первых трагических боях и постепенном отрезвлении? — спросил я.
— Дело в том, — неторопливо ответил Золтан, — что учитель Бергер изрядно-таки охладил мой патриотический пыл в первые дни мобилизации. Строю говоря, он сыграл большую роль в моем отношении к войне.