— Ну и что? — сказал я с нарочитым равнодушием. Врать она умела и делала это всегда с некоторым даже изяществом. Я в такие моменты неизменно подчеркивал, где именно и как нагло она лжет. И в этом была моя ошибка. Если женщина не права, говорят французы, пойди и извинись перед ней.
На сей раз, я решил следовать логике французских мужчин и если не извиниться, то, якобы, поверить ей.
— Ну и что, хорошо платят? — участливо поинтересовался я.
— Сколько не платят все мои. И семья, между прочим, не меньше твоей.
— Ну и, сколько же их?
— Чего сколько?
— Не притворяйся, мужей сколько?
Браво, мне, кажется, удалось изобразить задетое самолюбие оскорбленного мужа, что ни говори, а ненавязчивая ревность всегда приятна женщинам.
— Ах, мужей сколько? Восемьсот восемьдесят четыре, — сказала она, — вчера парад принимала.
Телохранители захохотали:
— Ваше величество, — вмешался бригадир амбалов, — она вас перещеголяла на сто с лихером, ха-ха-ха…
— Цыц! — взорвался я, — тебя никто не спрашивает!
Бригадир втянул голову в плечи. Хохот оборвался внезапно, как подтяжка от штанов. Один из них, давясь от смеха, продолжал прыскать в кулак, но, уловив мой гневный взгляд, усилием воли подавил в себе неудержимо рвущийся наружу хохот.
— Куда тебе такую ораву, — с наигранной озабоченностью сказал я, — о здоровье подумала?
— Да ты на себя посмотри, — вскричала жена, — шатаешься уже, многоженец!
И снова телохранителей взорвало хохотом.
— Во-он! Заорал я, — во-он, болваны! Всех уволю!
Телохранители, держась за животы, повыскакивали из столовой. Работа в китайском ресторане отразилась на их культурном уровне — понятие о юморе они имели примитивное, и каждое пустячное замечание вызывало у них приступы неудержимого смеха.
Я остался один на один с бывшей супругой.
За многие годы нашей брачной жизни она причинила мне немало страданий своим пустым и взбалмошным характером.
У нас не было детей и единственной темой разговора для нее было извечное желание унизить меня и привести в пример других, более благополучных, как правило, соседских мужей. Тем не менее, я понимал, что мое внезапное возвеличение причиняет ей боль, и в душе моей появилась жалость к ней.
Я никогда не был злодеем, напротив сострадание было отличительным свойством моего характера и такие вот сварливые особы, зачастую, довольно ловко устраивали свои делишки за счет моего мягкосердечия. Собственно, по отношению к ней мое доброе сердце, а вернее, слабохарактерность, были, пожалуй, ни причем. На первых порах нашего супружества, нечто вроде любви, а потом просто жалость к ней я испытывал довольно долго, но постоянными своими попреками и придирками она умудрилась убить во мне все светлые чувства и добрые побуждения моей души.