– Вы не пробовали связаться с вашими самолетами и кораблями по радио? Он опускает глаза.
– Радио не работает.
Вот это крепко! Если нам объявят, что на острове бубонная чума, то останется только ждать похоронной команды – а когда она еще сюда заявится!
– Как это – радио не работает?
– Какой-то саботажник испортил радиостанцию сегодня после обеда.
У меня легкое жжение в области желудка. Ух, как это все неприятно, мои дорогие, очень неприятно!
– То есть вы хотите сказать, господин Окакис, мы отрезаны от мира?
– Вот именно!
Я в задумчивости тру нос. У меня это символ высокой концентрации мыслительного процесса.
– Эквадорская полиция, полагаю, будет обеспокоена молчанием вашей радиостанции и поспешит нам на помощь?
Он опять опускает глаза и вздыхает, будто заглянул себе в трусы и обнаружил, что все по-прежнему – с ноготок.
– Никогда себе не прощу, дорогой друг, но я отдал распоряжение поддерживать постоянную связь с полицией только с завтрашнего дня!
Вот тут меня охватывает сильная ярость.
– Что за бредовая идея!
– Сегодня вечером намечаются увеселения с фейерверком, и я не хотел, чтобы полиция совала сюда нос.
– Простите, господин Окакис, но здесь вы поступили, мягко выражаясь, несколько легкомысленно...
– Я знаю.
Еще бы он теперь не знал! Я выпрыгиваю из кровати. Вполне возможно, у меня в настоящий момент отупевший вид, но второй стакан виски должен все расставить по своим местам.
– Как по-вашему, – спрашиваю я, – из-за чего все это происходит?
– Вот именно, я сам задаю себе тот же вопрос! Подобный поворот событий меня очень волнует. Я совершенно не понимаю...
Но нам не дано закончить обмен мнениями. Страшный вопль, похожий на тот, что я слышал утром, заставляет нас оцепенеть. Мы молча смотрим друг на друга.
– Что такое? – бормочет хозяин дома. Я выбегаю на балкон и через несколько балконов от себя вижу Берю.
– Ты слышал, Толстяк?
– Еще как! Это где-то совсем рядом! Может, даже из соседней комнаты. Подожди, пойду посмотрю.
Он перепрыгивает через перила с такой легкостью, что диву даешься, учитывая его габариты, залезает на соседний балкон, и в этот момент мы слышим новый душераздирающий крик, разрывающий вечернюю тишину.
– Кому-то перерезали глотку, – трясется всем телом Окакис.
– У меня такое же впечатление! Радостная физиономия Толстяка вновь появляется над перилами. Он смеется, и от смеха трясется половина дома.
– Ты не представляешь... как это... о ком, нет, скорее, о чем идет речь! – старается он литературно сформулировать созревшую в его чердаке немудрящую мысль.
– Говори давай!
– Там принц Салим Бен-Зини!