– Смотри-ка! – удивился Иван Михайлович. – А спал – хоть из пушки пали.
– Это от слабости. Ужасная у меня слабость, Иван Михайлович, прямо-таки до смешного…
– Это верно, что до смешного! – подтвердил Лапшин.
– Но на работу я пойду!
– А что, – спокойно согласился Иван Михайлович. – Конечно, можешь работать.
Окошкин ненадолго обиделся. Он думал, что Лапшин удивится его мужеству или похвалит, а тот допил чай, натянул сапоги и велел Василию поторапливаться.
– Может, машину вызовем? – томным голосом осведомился Окошкин. – Я все-таки…
Машину не вызвали.
В Управлении, едва Лапшин снял шинель, к нему в кабинет влетел Окошкин в сообщил:
– Жмакин сорвался, Иван Михайлович.
– Да что ты?
– В Ленинграде он.
– Ты думаешь? – спросил Лапшин.
– Точно! – воскликнул Окошкин. – Его брать надо.
– Ну и бери. Кстати, как там Тамаркин – дружок твой? Все в порядке?
Окошкин скис. Лапшину привели дядю Паву – степенного, очень красивого конокрада. Покашляв в ладонь, дядя Пава сел на стул и положил большие, в крупных узлах вен, руки на колени. «Такой и задавить может своими ручищами, – подумал Иван Михайлович, – только попадись на дорожке». Когда Лапшин взглянул ему в глаза, тот почтительно произнес:
– Здравия желаем, гражданин начальник.
– Здравствуйте, – ответил Лапшин. – Что имеете добавить к показаниям?
– А никаких показаниев и не было! – произнес дядя Пава лениво. – Которое у вас написано – все вранье. В расстройстве был за несправедливость и наговорил невесть чего.
Злобно-лукавые его глаза внезапно погасли, сделались мутными. Он пригладил большой ладонью синие, с цыганскими кольцами, кудри и потупился.
Лапшин молча перелистывал дело Шкаденкова.
– Везде ваши подписи…
– Мало ли…
– Но это вы подписывали.
– Хотел – подписывал, не хочу – говорю, не подписывал. Плевал я на вас, гражданин начальничек.
Он с хрустом почесал седеющую бороду и значительно произнес:
– Торопиться нам некуда, куды вы меня направляете – не опоздаем. Там завсегда место найдется – хушь нынче, хушь завтра. Назад не вернут. А тут все ж в окошко взглянуть можно. Хоть и в крупную клетку небо, а все ж небо, облачка в небе плывут…
Иван Михайлович молчал. Его большое лицо потемнело. Он покашлял, еще порылся в деле, потом позвонил и велел вызвать Бочкова. Тот пришел, хромая, в дверях вынул изо рта пустой мундштук и встал смирно.
– Картина ясная, – сказал Лапшин. – Следствием установлено, что кулак Шкаденков действительно совершал налеты, уводил коней, убил колхозного конюха Мищенко. Вот в этой части – доработайте…
Он показал Бочкову лист дела.
– Ясно?