В 1914 году отца мобилизовали на фронт. Перед погрузкой в теплушки, прощаясь с родными, он взял меня, в то время шестимесячного ребенка, из рук матери и, подняв над головой, сказал:
– Вот какого наследника я оставляю.
В одном из боев в 1915 году, исправляя поврежденную линию связи, он погиб от осколка разорвавшегося вблизи снаряда. Пришло извещение: Федор Григорьевич Чистяков геройски погиб за веру, царя и отечество. С фронта были присланы вещи отца – лаковые сапоги, карманные часы варшавского завода и небольшая сумма денег.
В голодный 1921 год сапоги отца были обменяны на картошку, а часы хранятся у меня и поныне как память об отце. Сохранились также его письма к матери с фронта. В одном письме он вспоминает крестьянскую работу, дружную жизнь семьи, а далее с тоской пишет: «Но что же делать, когда нас оторвали от домашнего очага, от родной стороны. Теперь мы на чужбине далекой деремся с врагами за веру и отчизну».
Осталось и другое письмо, адресованное мне. Написал его отец еще дома, перед отправкой на фронт. Он сказал матери: «Отдашь сыну в день его совершеннолетия». Но мать не выдержала. Через 15 лет она достала письмо из сундука и подала мне. На конверте черными, из голландской сажи, чернилами было написано: «Последнее слово отца». Я с большим волнением вынул пожелтевший листок из конверта.
«Дорогой и единственный сын мой. Я прошу тебя беречь свою мать так, как она берегла и растила тебя.
Твой отец Федор».
Это было завещание отца: он словно чувствовал, что домой не вернется.
Я часто потом перечитывал письмо и каждый раз задавал себе вопрос: выполнил ли я завет отца? Относился ли я с должным вниманием и заботой к своей матери, которая до последнего своего дня все силы и средства, всю свою любовь и нежность отдавала нам – детям, чтобы вырастить нас настоящими, честными и добросовестными людьми, дать нам необходимое образование.
Моя мать прожила трудную жизнь. Овдовев в 28 лет, она всю себя отдала воспитанию детей – дочери и сына. Почти 35 лет мать проработала ткачихой на фабрике в Шуе.
До 1920 года мама, сестра Мария и я жили у деда, в семье, которая в некоторые годы доходила до 18 человек. Затем перешли в свой дом, стоявший рядом и построенный еще при жизни отца.
Это было очень тяжелое время. После империалистической и гражданской войн в стране царили разруха, голод, тиф, безработица. В нашем новом доме хлеба – ни крошки, муки – ни пылинки. Поэтому первое время мы вынуждены были ходить за хлебом к бабушке.
Вскоре мама купила для сестры чулочную машину, и после непродолжительного обучения у какой-то женщины в Шуе Мария стала вязать чулки и носки.