Джилли приходилось чуть ли не бороться с Юлианой, заставляя ее успокоиться и переодеться к ужину.
– Я еще никогда не видела, чтобы ваши щеки были такого цвета, – сказала горничная, касаясь лица Юлианы. – Я даже не знаю названия для такого оттенка, но если бы потребовалось дать название этому цвету, я бы назвала его холерой. Что с вами случилось, моя госпожа?
Юлиана поправила прическу, волосы ее тяжелой волной упали вниз.
– Мне нужно поговорить с господином об одном деле. Задавать мне такие вопросы – это дерзость с твоей стороны.
Джилли пробормотала что-то себе под нос.
– Что ты сказала?
Джилли ответила на искаженном цыганском языке:
– Каждый знает то, что ему нужно знать. – Усмехнувшись, она перешла на английский. – А теперь, если я вам не нужна, миледи...
Юлиана не смогла сдержать улыбки. Она пожала горничной руку.
– Можешь идти, Джилли.
После ухода горничной улыбка продолжала играть на губах Юлианы. Джилли Игэн нигде, кроме своей деревни Чиппенхэйм, не бывала. Но кажется, Родион уже успел просветить ее.
Она вспомнила предупреждение Стивена в отношении Джилли и Родиона: что разлука может разбить им сердца. Действительно. Как будто ее муж был экспертом в причудах любви.
«Ах, Стивен, – прошептала Юлиана в пустой комнате, – тебя самого еще очень многому надо учить».
Расправив плечи, она направилась искать мужа.
Весь день Стивен не мог сосредоточиться. Встречаясь со своим управляющим, помощниками, он был рассеян и невнимателен, едва вникал в детали ведения хозяйства, хотя обычно его интересовало все до мелочей. Даже собственное последнее изобретение – блок для открывания главных ворот – не задержало его внимания.
В Стивене жил постоянный страх, и он не мог ни о чем другом думать.
Юлиана узнала об Оливере.
Стивену вспомнился день, когда король Генрих дал понять, что ему известна его тайна.
– Мне стало известно, лорд, что ты кое-что скрываешь, – сказал тогда король, и голос его звенел, достигая высоких сводов Приемного зала.
У Стивена все свело внутри, когда он преклонил колени перед золоченым троном, ожидая, что дальше скажет Генрих.
Движением руки, унизанной бриллиантами, король удалил от себя придворных и понизил голос:
– Почему ты скрыл от меня, что сын Мэг жив?
Стивен хотел отрицать, сказать, что это неправда, но ему достаточно было поймать взгляд Генриха – суровый, всепронизывающий – чтобы понять: пришло время сказать правду.
– Я... мальчик болен. Врач считает, что он долго не проживет.
Оливер, Боже мой, Оливер, прости меня. Генрих молчал несколько мгновений, затем взгляд его ожесточился.