Мы полезли на наш чердак, спрятали в укромных уголках свои припасы – пачки «Сальве», кульки с конфетами, пряниками, орехами, сунули под стропило остаток Кивиных денег.
Тут же Кива приказал мне поклясться, что ни одна душа не узнает от нас, где мы были, что ели, куда ездили и на какие шиши. Если даже нас будут бить смертным боем, жечь каленым железом, катовать, мы должны набрать воды в рот и молчать. Ни звука никому, ни слова!
Мы оба приняли эту клятву и, смертельно уставшие, с головной болью, тихонько отправились по домам.
Меня мучила совесть. Что могли означать последние слова моего дружка, эта клятва? Неужели мы поступили не так? Ведь никаких преступлений не совершали. Он угощал, и больше ничего. Правда, курили и ездили на фаэтоне в субботний день. Это грех. Но ничего страшного. Ведь в субботу, учил нас старенький ребе, не только все люди отдыхают, но и сам господь бог дремлет; скорее всего, бог и не заметил нашего греха. Пронесет.
Я посчитал себя счастливчиком, когда незаметно для всех моих домашних проскользнул в свою комнатушку, вытянулся на койке, накрылся одеялом с головой, которая страшно кружилась от выпитого вина, водки, а больше всего – от переживаний.
Я тут же уснул сном праведника, и сразу начали мне сниться сны, один чудовищнее другого. То я куда-то несусь со своим карабином и в кого-то стреляю. То мы с Кивой вихрем спускаемся с горы на фаэтоне и попадаем прямо в реку, где нас встречают какие-то чудовища. Один сон сменяет другой. Я верчусь на постели, мучаюсь, страдаю. Вот так бы я проспал целые сутки. Но вдруг сквозь сон услышал я какой-то шум в комнатушке, какую-то возню и испуганно открыл глаза.
Вернее, не сам открыл глаза, а после того, как почувствовал сильный удар знакомого солдатского ремня, который прогуливался по моей спине и даже ниже.
Я увидел отца и не узнал его. Он еще никогда не был так разъярен, как в ту минуту. Он занес надо мной свой страшный ремень с пряжкой.
Ремень этот снова опустился со страшной силой на мою спину, и, вместо бабушки с того света, я увидел у дверей нашего главного артиста Киву Мучника с заплаканными глазами и его отца на костылях.
Мне показалось, что это продолжение какого-то дикого сна.
Но когда на меня снова и снова обрушился проклятый ремень, я уже понял, что это не сон.
Мои сестрички, братики и мать плакали горькими слезами, хватали разъяренного отца за руки, за ремень, но это не помогало.
– Байстрюк ты эдакий, немедленно расскажи, куда делся миллиард, – прошипел отец, занося опять над моей спиной ремень. – Я с тебя три шкуры спущу! Говори, где миллиард?! Где вы были вот с этим слюнтяем?!. – кивнул он на Киву.