– Здоров ли? Весел?
Сашко простодушно удивился: с чего вдруг князь о таком спрашивает?
– Здоров как бык, да жиром заплыл. И ум заплыл. Самомнитель возносливый! Каждое слово свое считает великой мудростью. В праздности да в роскоши живет…
Калита приспустил веки, слушал, будто не придавал всему этому значения, сам мысленно отмечал: «Сие нам на руку. От праздности леность да скудость ума приходят. Видно, победы в плетениях хитроумных вскружили Узбеку голову. А самоуверенность к гибели приводит».
Сашко продолжал:
– А нахвальщик! «Я великий, я то свершу, я се…»
Калита усмехнулся:
– Хвастать – не косить: спина не заболит. – И, словно продолжая пустую застольную беседу, полюбопытствовал: – А ханша как? Здорова ли? Что любит?
Калита знал, какую большую силу имеет ханша в Орде.
– Тайдула? – с презрением спросил купец. – Жрунья! До того чревоугодна – лопнет скоро. На лесть падка. Любит, чтоб величали многоречиво и подарки подносили.
«Надо ей руки наполнить. Сам понесу меха», – решил Калита.
– Из дворцовых кто в силе? – спросил он.
– Киндяк! – воскликнул молодой купец. – А и лукав сей Киндяк! Но полезен… И посол египетский полезен, в почете у хана, при дворе бывает…
К татарскому вельможе Киндяку Калита пошел на следующий вечер. Киндяк оказался мужем полным, почти квадратным, с лицом широким, как блюдо. Люди сказывали: чтоб сердце не разорвалось, лечился – бил ему на руке жилу сокол, выпускал лишнюю кровь.
Щедрые подарки Калиты Киндяк принял милостиво. Потирая пухлые руки, повторял скороговоркой: «Осень приятна, осень приятна», и щурил пройдошливые, закисшие глаза.
– А сие, будь ласков, передай царевичу Джанибеку, – попросил Калита, протягивая тяжелый золотой кувшин в виде петуха.
– Передам, передам! Осень приятна, мы твоя други… – И хлопал Ивана Даниловича обещающе по плечу.
Калита глядел на него простодушно, а сам думал: «Экий красавец! Под носом румянец, во всю щеку лишай» – и почтительно кланялся…
Собираясь к Тайдуле, князь достал дорогой кафтан из тафты; сзади, у затылка, пристегнул козырь – высокий парчовый воротник, расшитый жемчугом.
И Бориске приказал принарядиться. Тот надел синий кафтан, отчего глаза его стали еще более синими, натянул лучшие сапоги: носы – шилом.
Калита разгладил мягкую бороду, прищурил глаза:
– Сущие женихи…
Бориска, весело рассмеявшись, тоже огладил подстриженные под скобу волосы, отставил в сторону ногу, полюбовался сапогом:
– Под пяту – хоть соловей лети, а кругом пяты – хоть яйцо кати!
И вдруг помрачнел: мог ли предполагать, мечтая в детстве о ратных подвигах, что придется идти на поклон к ханше, кланяться раскрашенной кукле! «Чего не сделаешь для отчины», – подумал он.