Тем временем телохранители вождя пробивались к юрте своего повелителя. Вот уже один, второй, третий закрыли Дамаса, и Абарису, вместо того, чтобы нападать, пришлось защищаться. Но он, полный ярости и боевого задора, рубил направо и налево, не замечая надвигающейся опасности.
Абарис был легко ранен, но в пылу схватки боли от раны не ощущал. Меченый вовремя заметил опрометчивость ученика и с диким воплем, распугавшим лошадей, обрушился, словно ураган, на окружавших юношу сармат. Разметав врагов, он схватил коня Абариса за поводья и силком вытащил из боя. Нахлестывая нагайками скакунов, они устремились к лесу вслед за последними воинами отряда. Когда пришедшие в себя сарматы снарядили погоню, отряд был для них уже недосягаем.
Герогейтон, главный жрец храма Аполлона Дельфиния[71], шел по улицам Ольвии. Встречные с почтением кланялись жрецу, который, несмотря на свой весьма преклонный возраст, держался прямо и шагал легко и размашисто. Сухая подтянутая фигура жреца в белоснежном хитоне, правильные черты загорелого лица, обрамленного кудрявой седой бородкой, выражали непреклонную строгость и решительность. Кивком отвечая на приветствия сограждан, Герогейтон озабоченно хмурился, завидев выщербленные плиты мостовой, и брал себе на заметку, чтобы в подходящий момент сделать замечание архонтам[72] за их нерадивость и нераспорядительность.
Правда, он знал, что городская казна опустела, и даже на ремонт водоема агоры[73] деньги пришлось собирать, что называется, пустив шлем по кругу среди богатых купцов-ольвиополитов.
Знал он заранее и ответ архонтов, уже не раз зарившихся на священные суммы, дары граждан Ольвии, принадлежащие храму Аполлона Дельфиния: денег нет, все ценности пошли на оплату дани царю Скилуру (да упадет гнев богов на голову этого варвара!), поступления в казну от торговли хлебом почти прекратились, так как купцы скрывают истинные размеры доходов из-за боязни расправы со стороны могущественного царя сколотов, прибравшего торговлю зерном к своим рукам и имевшего немалые барыши. (Купцов-ольвиополитов он держал в качестве посредников, выделяя им малую толику из оборота, что, впрочем, не мешало тем приторговывать тайком, скупая хлеб у неподвластных царю Скилуру племен степной Скифии). А значит, теперь дело только за Герогейтоном, потому что казна храма, несмотря на смутные времена, далеко не пуста, и он, как гражданин Ольвии, должен помочь городу в его неотложных, насущных нуждах.
Герогейтон иногда выделял небольшие суммы. При этом его жрецы кричали об благодеянии на всех перекрестках, из-за чего храм Аполлона Дельфиния приобретал себе весьма ценный капитал как морального, так и денежного порядка, с лихвой окупавший произведенные выплаты. Об этом, конечно, уже не стоило кричать, даже говорить шепотом. Поэтому Герогейтон делился своими соображениями только с самым доверенным и молчаливым человеком среди подчиненных – жрецом-казначеем храма. Не забывая при этом отсылать богатые дары в Афины, так как знал, что жрец-молчальник – соглядатай коллегии жрецов, негласного органа управления разветвленной сети храмов и святилищ Эллады и ее колоний, и что любой опрометчивый шаг главного жреца, не говоря уже об утайке истинной суммы доходов храма, может стоить ему потери весьма почетной долж- ности главного жреца. Из далеких Афин видели все…