— Салах Рамазан-углы! — кричал писарь.
— Бар![13] — отвечали из толпы.
— Сафар Зайнулла-углы!
— Бар!
— Ахмет Магометзян-углы!
— Шунда![14]
Когда все были перечтены и оказались налицо, писарь доложил, что все собрались.
Юлай сказал:
— С богом!
— Аллах сохранит вас! — громко произнёс мулла.
— Хош! — крикнул Салават.
— Хош! Хош! — стали перекликаться всадники с толпой.
Послышался плач в толпе женщин.
Салават выпрямился в седле и натянул удила.
— Айда! — лихо воскликнул он и тронул коня.
— Айда! — грянула вся ватага, и сотня коней пустилась вперёд не спеша, потому что сзади гнали гурт молодых баранов, взятых с собой в пищу.
Солнце скрылось уже за горами, и сумерки выступали из-за камней и из травы, а отряд неустанно ехал вперёд.
Поднималась луна и сзади бросала тени под ноги коней. Впереди встала тёмная туча, закрывшая половину горизонта.
— Под дождь едем. Пора ночевать! — крикнул кто-то сзади.
Салават поглядел на небо.
— Пристанем у Сюмских пещер, — сказал он. — Теперь близко.
Вдруг он заметил белую полосу в небе, белый столб справа от себя, почти у самого края тучи, и такой же белый светящийся столб слева. «Что бы это такое было?» — подумал он и снова взглянул — и уже два столба выросли, соединились, срослись в дугу желтоватого и синеватого цветов. Радуга!
Салават обернулся назад, к воинам.
— Радуга! — крикнул он. — Радуга — мост к победе! — И он протянул руку по направлению к «мосту».
Он знал, к какой победе ведёт этот мост, знал, что делать и куда ехать, но эта сотня юнцов, посланных с ним на помощь царице, — что знала она?!
Всадники изумлённо глядели на радугу. Ночная радуга! Как-то никому из них за восемнадцать и двадцать лет жизни не пришлось видеть её никогда, и все они приняли её за предзнаменование, доброе или злое — кто знает! Первым назвал её добрым знамением Салават, и все поверили, хотя никто не знал, о какой победе он думал…
Сборы, отправка — всё было стремительно. За горестями расставания, за неожиданностью далёкого похода некогда было подумать о том, куда и зачем их послали… Салават, их герой, певец, бунтовщик, скиталец, вёл их, скача впереди других на голубом арабском коне, и этого было достаточно, чтобы спокойно скакать к славе и подвигам. Самое слово «война» было овеяно сладкой мечтой юности. Ехать на настоящую войну казалось им сбывшейся грёзой, и потому все были немногословны и молчаливо возбуждены собственными переживаниями без размышлений. Их призывали драться с казаками. Что были для них казаки? Русские, неверные, христиане… Отцы, деды и прадеды бились с «неверными», и песни и сказки о дедах передаёт народ — значит, битвы с ними послужат к славе. Это были даже не мысли, а смутные обрывки их, перепутанные с мечтами о девушках, о почёте возвращения, о подвигах, храбрости…