Царский полковник Овчинников привёл Салавата в избу, где был на постое сам.
— Отдохни покуда с дороги, а там ужо к вечеру я тебя к самому государю сведу, — пообещал он и ушёл из избы, предоставив Салавату устраиваться.
Но Салават не был расположен к отдыху. Девятнадцатилетний юноша, внезапно ставший начальником тысячи воинов, зачинщик восстания, он не чувствовал никакой усталости. Волнение его гнало прочь усталь. Он полон был жажды деятельности и движения, тем более что было раннее утро.
В замешательстве он присел на лавку, встал, нескладно потоптался из угла в угол…
Молодая хозяйка-казачка поставила перед ним миску блинов. Салават поклонился.
— Рахмат. Спасибо…
— Чай, думаешь, со свининой? — спросила она, усмехнувшись.
— Зачем свинина! Я есть не хочу. Сыт…
— Ну, ляг, полежи с дороги.
— Лежать нельзя… Сердце горячий — на войну гулять надо ведь! — точно объяснил он ей своё состояние.
Женщина понимающе улыбнулась.
— Поспеешь навоеваться! Иди, коли так, погуляй по крепости, на базар, что ли, — ласково предложила она.
И Салават вдруг обрадовался, кивнул:
— Пойду погуляю.
За окном на улице в этот миг послышался шум. Салават выскользнул из избы.
По улице толпилось множество народу. Расспрашивая людей, Салават узнал, что внезапным картечным выстрелом из Оренбурга убит и поранен почти весь разъезд казаков, слишком приблизившийся к стенам.
В тот век, век долгих, упорных осад, у всех народов, во всех, без изъятия, войнах вёлся обычай, описанный в тысячах повестей, — обычай словесных турниров и полушутливых перекличек между осаждающими и осаждёнными. Так же велось и под Оренбургом: каждое утро несколько удальцов из лагеря Пугачёва, вскочив по коням, подъезжали к самым стенам осаждённого города, чтобы разведать настроения гарнизона и жителей.
Их подпускали близко без выстрела. Один из казаков, что покрепче глоткой, кричал с седла:
— Как живы-здоровы? Кто хочет к батюшке государю — айда проводим!
— Антихрист твой государь! — отвечали со стен.
— Ныне государь милостив — только полковников вешает, а ниже чинами добром примает! — обещали казаки.
— Иди к нам, у нас милости больше — всех вас повесим да ещё языки приколем!
— Сказывают, у вас собачина в радость, — завтра вам пса привезу в поклон. Ладный был пёс, да с жиру издох! — издевались казаки, и весь разъезд покрывал подобную шутку бурным, дразнящим хохотом.
Вдоволь покричав, натешившись, казачий разъезд уезжал в Берду.
Иногда бывало, что в расщеплённой вешке казаки оставляли перед стеной бунтовское письмо, манифест, просто записку с бранью по адресу оренбургского губернатора Рейнсдорпа, сообщения о действительных или мнимых своих победах.