Теперь я снова на втором курсе, но нет Натальи у меня.
И больше не будет… никогда.
— Живет как-то… Мы с ней дружим теперь. Иногда встречаемся, просто так, как друзья, и все повторяем, что мы — друзья.
— А ты к ней все по-прежнему…
И тут появилась эта пятерка и подошла к нам: две девочки и три мальчика.
— Привет, алкаши! — сказал тот, в голубой рубашке, имени которого я не знал. Она у него то голубая, то синяя была, меняющаяся.
Шурик улыбнулся, он вообще всем улыбался. (Такой человек.)
Пятерка дружно ушла к ларьку.
— Он тебе не действует на нервы?
— Саш, пожалуйста, не надо.
Они принесли, наверно, кружек двадцать пива и поставили на стойку, где стояли почти пустые — Шурика и моя. Покупал парень без имени.
Он облокотился на стойку и долго посмотрел на меня:
— Моя фамилия, — сказал он четко и раздельно, — Юстинов, зовут меня Андрей. Можешь звать меня Андрюша.
Но там было больше понту, чем дела. Я это сразу почувствовал.
— В этом есть какая-то необходимость? — спросил я.
— Конечно, — строптовато заявил он; от слова «строптивый», кажется.
— Например?
— Мы же будем учиться на одном курсе. Сокурсники зовется.
— Мне это совсем неинтересно.
— Да ты чего, парень! — ухмыляется он.
— Послушай, мне не нравятся твои шутки, реплики и прочее. К тому же, как ты ко мне обращаешься: у меня имя есть…
— Саш, не надо, — попросил Шурик и улыбнулся просительно, он всегда улыбался. Даже кому не надо.
— Да ты че, парень! — сказал тот. — Драться, что ли, собрался, — и расхохотался, остальные поддержали. И превратили все в шутливые тона.
— Я тебя предупреждал, как надо ко мне обращаться, или вообще отвалить.
— Ты что, не из Москвы, что ли? — самортизировал он и вроде как вскользь улыбнулся.
— Нет.
— А откуда ты, позволь спросить?
— С Кавказа.
— А, ну у вас там все горячие, — и он посмеялся, сделав вид, что доброжелательно. — Много дрался-то, наверно?
— Как все, — ответил я. — Там вся жизнь — драка, — и успокоился.
— Ну, в Москве у нас немного по-другому.
— Догадываюсь, — улыбнулся шутке я.
— Ну тогда выпьем за знакомство и вливание двух новых членов в наш сплоченный коллектив. Надеюсь, мы уживемся. — Он глянул на меня.
Моя рука подняла наполовину кружку, Шурикина сделала то же самое. Так — этот парень отделался. А потом этого никогда не случалось.
(Нужно сейчас сказать, на потом, что этот человек был на редкость изворотливый. Никогда не лез на рожон, а всегда подавлял словами, гонором, апломбом, нахватанными знаниями, забивая самомнением и всем тем, что доставалось ему от папы и его друзей, писателей. Он любил рассказывать такие истории, например: «Иду я сегодня по ЦДЛ, напеваю „Не верьте пехоте…“ и вдруг — бац! — натыкаюсь на Булата Шалвовича Окуджаву, они с отцом большие друзья. Ну, поговорили за жизнь, рассказал, что нового пишет».)