Выпив, все стали разговаривать.
— Давайте, ребята, берите пиво, у вас кружки пустые, — предлагает он и смотрит на меня.
— Нет, спасибо, больше не хочется.
— Да, ладно. — Он подвинул мне и Шурику, не спрашивая. Я промолчал, а Шурик сказал «спасибо» и начал. Он никогда и ни от чего не отказывался.
Юстинов сам пил немного и все доливал только в свою кружку, не используя другую. Жирный Боб с лоснящимися волосами пил много. Стройная, изящная и вроде хрупкая девочка Ира вообще не пила ничего, только смотрела на меня во все глаза. Зато Ленка пила так, что могла всех нас вместе собрать и еще нам фору дать. Легко пила и профессионально. Мы стояли вокруг стойки, уставленной двадцатью кружками, полными пива, которых оставалось все меньше и меньше, и приобщались, познавая друг друга.
Я стоял, и мне вспоминались прошлый год и моя Наталья, у меня всегда, когда хоть чуточку выпью, — стоит Наталья перед глазами. Но не эта, с которой мы сейчас д р у з ь я, а та, другая, прошлая, которая была когда-то.
Шурик принялся уже за вторую кружку их пива. За стойкой витал какой-то умный разговор. Я не вслушивался.
— А ты что думаешь… тебя, кажется, Саша зовут? — спрашивает меня парень в голубой рубахе.
— А? Простите, я не слушал.
— Ну, ладно, тогда это не важно. И их разговор возобновился.
Откуда я знаю, что я думаю. Что я здесь делаю, зачем я здесь стою, ведь это не мои друзья, не моя компания. Инерция и среда — страшная штука, говорю себе я.
А разговор продолжался, а пиво лилось рекой, у Юстинова откуда-то было много денег, и казалось, что вечер, перешедший в сумерки, по бокам которого зажглись фонари, никогда не кончится. Но и он кончился.
На следующий день я приехал в институт рано, сам не зная почему, дома делать было нечего, да и папа вечно контролировал мое расписание.
Какие занятия сегодня, я не знал и вообще считал позорным этим интересоваться. Поэтому я пошел на теплую лестницу и сел читать свежий номер журнала «Новый мир» (вынесенный тайком из читалки), который после ухода из него Твардовского стал «Старым миром», или лучше — старый, как этот мир. У нас была дурацкая читалка, из нее ничего выносить было нельзя.
В номере ничего не было интересного, да и что могло быть, шел 73-й год (проистекал), и все было на своих местах, и все были на своих местах, и мест этих никому не уступали. (Тогда я об этом еще не задумывался).
(Например, как большой, огромной страной может править куча стариков, и самый главный — самый старый среди них.) Но позже я об этом задумался.
В разделе прозы ничего не было хорошего, в публикациях только и шел трезвон о БАМе и КАМАЗе, а кому это надо и с чем их едят, никто не знает. Я понимал только, что стране нужно загнать людей и дать работу тысячам незанятых рук, ведь у нас же нет безработицы, поэтому и разворачивали большие стройки. А попутно, уняв в дело этих людей, без рубля, угла и рубахи, обживали новые города, заселяли пустые земли, оживляли медвежьи углы. Куда и медведь-то не пойдет, а только люди, человек за длинным рублем пойдет, погонится (коии, так делали, чтобы он там же и спускал, тратил, оставлял, не вывозя). А заодно они не становились бы отрицательным элементом человечества, не шли бы по наклонной дорожке существующего существа, которая расценивается в Уголовном кодексе по статьям: от статьи 206-й (с тремя частями, и разные виды от легкого до тяжелого, тягчайшего хулиганства) до статьи 158-й (изнасилование; вперемежку, а то и в переплет с 209-й — убийство). А в новых городах преступность всегда меньше была. И чья-то бесовская рука этим управляла, разворачивала… загоняла… — по старинке жила.