Джинни вырывалась, ей хотелось ухватить Брэда за член и оторвать его. Пусть платит, мерзавец.
— Подонок! Грязная скотина!
Брэд отступил на шаг и широко улыбнулся.
— Дорогая мамочка, — пророкотал он, — какой неприятный сюрприз!
Джинни потянулась к нему, но Лайза снова удержала ее.
— О'Брайен! — крикнула она. — На помощь!
Пока Джинни тщетно вырывалась из рук дочери, Брэд не торопясь натянул джинсы. Он не сводил глаз с Джинни и иронически улыбался. Когда Брэд уже застегивал ширинку, в костюмерную ворвался О'Брайен.
— Боже! — пробормотал он, высвободив Джинни из объятий Лайзы и крепко схватив ее за запястья. — Вызвать полицию?
— Нет, — бросила Лайза. — Просто уведи ее отсюда.
О'Брайен завел руки Джинни за спину.
— Я сразу понял, что она не твоя мать, — заметил он. — Твоя мать должна быть благородной дамой.
Гнев Джинни начал остывать. Когда О'Брайен выталкивал ее из павильона, она с трудом прошептала:
— Все вы мерзавцы. Все!
На ней не было короткого красного платья, но мысль о сексе витала в воздухе, так как они были мужчиной и женщиной, и ничто не сдерживало их.
Филип привел Николь в небольшой итальянский ресторанчик на Пятьдесят четвертой улице неподалеку от ее дома. Он решил воспользоваться всеми преимуществами первого свидания и очаровать девушку. Конечно, Филип понимал, что очаровывать ему, собственно, нечем. В образе юрисконсульта, обслуживающего индустриальных магнатов, нет ничего заманчивого, особенно для исполненной энтузиазма защитницы прав детей. Весьма вероятно, она ненавидит мир «белых воротничков», в котором выросла. Тем не менее Николь проявила к нему интерес, и уже за это он был ей признателен. Филип никогда не стремился к женскому обществу, но если встречался с женщиной, то не отказывался от удовольствия.
Довольно долго он рассказывал Николь о себе — по ее просьбе — и наконец не выдержал:
— Хватит обо мне. Давай о тебе наконец. Неужели ты действительно увлечена юриспруденцией?
Она сделала глоток кьянти, причем ее яркая помада не оставила следа на стакане.
— Совсем не увлечена. Просто хочу получить диплом назло отцу.
Николь сообщила это, так просто, что Филип мысленно застонал. Сам он был бы неспособен делать что-то «назло» отцу, матери и даже Джозефу.
Николь улыбнулась:
— Папа хотел, чтобы я стала учительницей. Или врачом. Да кем угодно, лишь бы не юристом. Он утверждает, что в наше время юристы становятся низшей кастой.
Филип с облегчением вздохнул, поняв, что Николь все-таки не слишком цинична, но вместе с тем ее замечание кольнуло его. Не означает ли это, что и он принадлежит к той же касте?