А с одинаковыми именами вышло так. Мертвецки пьяный по причине рождения своего самого младшего сына отец тут же назвал красненького, вопившего во всю глотку младенца Фредериком, так же, как он в свое время назвал Фредериком своего первенца.
В последующие годы отец с умилением хвастал, как он назвал ребенка Родериком в честь своего старшего сына, бывшего первым плодом его чресл и любимого им поэтому сверх всякой меры. В такие моменты Ровена обычно подталкивала его тихонько и шептала ему на ухо, что имя обоих братьев Фредерик. Он в ответ невозмутимо пожимал плечами, улыбался и вновь поднимал свой кубок.
Под каблуками Ровены хрустела сухая трава. Сумерки позднего лета сгущались вокруг нее в лиловую, цвета лаванды, дымку, мягко напоминавшую ей о долгих праздных часах, которые она провела в этот день, бегая по лужайкам, пересвистываясь с жаворонками и выслеживая на краю леса большеглазую олениху. Вернутся домой с пустыми руками значило признать перед всеми бесполезность ушедшего дня и удовлетвориться ужином из вареной репы, уже третьим на этой неделе.
С решимостью в лице она вынула нож, всегда висевший в ножнах у нее на поясе, и повернула к лесу. Внезапно окружающую тишину разорвал неуверенный, надтреснутый и унылый звук сигнальной трубы в руках явно неумелого трубача. Для Ровены же он прозвучал радостным пением золотых фанфар.
Папа! Папа вновь был дома! Ровена бросилась к ветхому замку, который она называла своим домом. Вернулся очаровательный хвастун, которого она звала папа.
Прошло восемь месяцев с тех пор, как он, не сказав ни слова, пустился в очередной раз на поиски удачи. В прошлом он не раз возвращался с кожаным мешочком золотых монет, которые разбрасывал перед своими детьми. Их веселый звон предвещал счастливые времена. Ровена со смехом хватала монеты, зная, что золото это будет потом вновь собрано для следующей отцовской экспедиции. Она боялась возвращений отца ни с чем, кроме сильной головной боли и пинка, достававшегося дворняжке, вертевшейся обычно у очага. Он не смел поднимать руку на кого-либо из своих детей; даже Ровена была на два дюйма выше его.
Каким бы неудачным ни оказывался его очередной поход, он никогда не возвращался без подарка, хотя бы и пустячного, для своей единственной дочери. Плетеные кружева и бархатные банты прятались подальше, чтобы потом оказаться забытыми, заменяясь одеждой из мягкой кожи и кривым кинжалом. Ровена следовала своему изменившемуся образу с прямотой и твердостью, унаследованной не от отца.
Зато определенная доля невинной хитрости была свойственна им обоим, и Ровена с радостью сообразила, что возвращение отца отвлечет внимание от ее пустых рук, особенно если он приторочил тушу небольшого оленя к седлу своего престарелого мерина, что он делал всегда, когда бывал удачлив в ставках на пари или в игре в кости.