Она потерла глаза, они болели, словно она недавно плакала. Потом начала читать.
Почерк принадлежал Эмме, но слова — совершенно незнакомому человеку.
Записи начинались с марта 1832 года, в Филадельфии. Автор не называла себя, но рассказывала о своем маленьком сынишке, о муже и о путешествии на запад, в которое они вот-вот должны были отправиться.
Тон записок был странным, в каждом слове чувствовалось смущение, и подбор их был осторожным. Никаких имен не называлось. Никаких характерных особенностей.
«Во время нашего путешествия ребенку стукнет годик. Мой муж надеется, что к тому времени мы уже будем в Индиане. Он сразу же начнет работать с судьей Исайей Хокинсом. Те, кто работал с мужем в Филадельфии, выражают удивление и немалое огорчение его внезапным отъездом. Все считают его одним из самых перспективных адвокатов в Филадельфии, если не на всем восточном побережье. И тем не менее его выбор клиентов непредсказуем, как мартовский ветер, и такой же неопределенный. Он, кажется, не хочет брать клиентов, которые могут позволить себе заплатить ему его истинную цену. Он стремится на запад, чтобы встретиться лицом к лицу с Законом на границе поселений, а не с законом города. Ребенок капризничает».
Следующая запись была еще короче.
«Каналы замерзли, поэтому мы ждем. Я никого не знаю и не хочу ни с кем знакомиться. Наши попутчики — ужасные люди, грубые и неопрятные, как во внешности, так и в манере поведения. Могу лишь предположить, что чем дальше мы будем продвигаться на запад, тем хуже станет наше окружение».
Несколько строчек описывали волнение мужа.
«Он не знает о моих чувствах. Ничего не желает замечать, кроме своего счастливого идеализма. Он хочет помогать Другим, но, боюсь, это будет происходить за счет нашей семьи».
Следующая запись датирована маем 1832 года.
«Жестокая жара. Я думала, что Овертон-Фоллз окажется городом, а здесь всего несколько домов. Моему ребенку сейчас исполнился бы годик, если бы Господь не призвал его к себе. Может, он делал бы свои первые шаги?»
Эмма опустила дневник. Больше записей не было. Остальные страницы остались пустыми.
— Ребенок умер, — пробормотала она самой себе.
Эмма сидела и смотрела на комнату, на грубую мебель, следы героических усилий создать комфорт. Внезапно ей непреодолимо захотелось выйти наружу, увидеть, где она и можно ли добраться отсюда домой.
В гардеробе висела женская одежда, и она вынула самое теплое на вид платье, какое только смогла найти. Еще там нашлись чулки, все черные, хлопчатобумажные и бесформенные, и тяжелая нижняя юбка. В нижней части шкафа, под какими-то тряпками, стояли две пары туфель. Они явно уже некоторое время стояли без дела, обе пары были чистыми, без грязи и пыли. Она надела более прочные, из черной кожи с пуговицами сбоку и на толстых подошвах.