Зажав послание в вытянутой руке, Плазма осторожно приближался к женщине, словно хотел покормить опасного хищника. Ильдирим старалась разглядеть лицо рыжей, но та стояла к ней боком, почти спиной, к тому же прокурор сообразила, что и так слишком беззастенчиво наблюдает за сценой.
Наконец Плазма разжал пальцы, выронил бумажку и помчался в сторону Бисмаркплац. Женщина торопливо подняла записку, выпрямилась и с достоинством свернула в узкий переулок Зандгассе, не ускоряя шага, как человек, выполнивший свой долг.
Рабочая неделя Тойера началась в субботу, после звонка Зельтманна. Шеф полиции позвонил ему в квартиру, расположенную в мансарде дома на Мёнххофплац в Нойенгейме:
— Вы нужны нам, господин Тойер, немедленно, hieet пипс[9] все в отпуске!
— Я тоже.
— Да, конечно. Ваша группа ждет вас. Дело горящее, вода нам уже по шейку, и одновременно мы сейчас почти оголены…
Это было типично до тошноты: если старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер принимал решение вернуться из отпуска на неделю раньше положенного срока, то начальство устанавливало, что это будет неделя и два дня; а он как раз запланировал на воскресенье, приходившееся на Троицу, весенний холостяцкий ритуал — впрочем, не особенно твердо. Тяжко вздохнув, он поглядел на содержимое чемодана, словно взрывом разбросанное по полу в гостиной, и покинул свою квартиру, ощущая за лобной костью что-то вроде винтика. Пустую бутылку из-под дейдесгеймского рислинга он захватил с собой и выбросил в мусорный бак, испытав при этом желание оглядеться по сторонам, словно совершал какое-то предосудительное деяние.
На службу он поехал на автобусе, заменявшем на этом маршруте трамвай. В ходе городской кампании по благоустройству Гейдельберга, всегда казавшейся Тойеру непомерно раздутой, вся Брюккенштрассе была разобрана на части: трубы, рельсы — все теперь лежало на земле. Владельцы магазинчиков кипели от злости, зато Тойер, почти всегда возвращавшийся домой уже после окончания дневных работ, радовался наступившей тишине: ночной визг трамваев на время замолк, и сон комиссара заметно улучшился.
Правда, минувшей ночью он видел во сне Хорнунг — она шла вдоль северной дамбы, а сам он был морем. Он мог лишь лизать ее ноги и видел, как они размывались и таяли, будто сахарные. Сам же он в том сне казался себе огромным, неуязвимым, витальным, бессмертным, но абсолютно одиноким. Потом проснулся — обессиленный, уязвимый, смертный и действительно абсолютно одинокий, но по человеческим меркам все-таки огромный, хотя и не там, где нужно. К чему бы этот сон? Гаупткомиссар был на севере страны только один раз, в Киле, на курсах повышения квалификации; пытался во время обеденного перерыва найти там море и не нашел.