Он добрел до лесного окрайка, провалился, и вдруг ему подумалось: «Так на болоте проваливался, когда выходили из окружения», — и мысли появились одна за другой. Его освобождают от командования отрядом. Отряд укрупняется — допустим. Но увозить его куда-то? Зачем? Дотерпи до восемнадцати ноль-ноль, узнаешь. Тебе выложат, утаивать не станут. А ты защищайся. Если правота за тобой. Если нет — признай ошибки и грехи, склони повинную голову, пусть меч ее сечет — вопреки ходячему выражению. Только оставайся хладнокровным, не трусь. Быть мужественным, смелым означает управлять собой, своими мыслями, эмоциями и поступками. Управляй! Углубляться в лес Скворцов не стал, брел, проваливаясь, вдоль кустарника. Вспотел, притомился…
Он возвращался в деревню и словно уже не проваливался. И не пошатывало, не заплетало ноги, мутная пелена упала с глаз, виделось: раздвигая темноту, в хатахсветятся окошки, из труб вырываются искорки вместе с дымом. Война не убьет жизни. Не убьет… Хата тети Марыли не светилась оконцами — завешены изнутри рядном, — но дым, прошиваемый искорками, валил из трубы. Снег под подошвами то скрипел, то чмокал, будто был то подсушенный морозом, то расквашенный оттепелью. Ее пока не было, однако она может грянуть не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, на Волыни этим не удивишь. И не бесформенные ли, изменчивые тени — ее предвестницы? Потоптавшись у крылечка и не взглянув на часы, — зачем смотреть, ну, придет раньше, ну и что? — Скворцов решительным шагом взошел по ступенькам. Дверь была не заперта, и он тем же решительным шагом миновал сени, ни обо что не стукнувшись. В горнице стол уже был накрыт. За ним, нетронутым, сидел Подгорельский и, держа на коленях общую тетрадь, что-то записывал. Волощак лежал одетый на деревянном диванчике, тетя Марыля стряпала у плиты. Стук двери заставил всех троих поднять голову. Сквдрцов браво козырнул, зычно сказал:
— Добрый вечер. Разрешите присутствовать?
— Присутствуй, — сказал Подгорельский, захлопывая тетрадь, а Волощак подошел, протянул руку: «Раздевайся, Игорь Петрович», — и дружески ему улыбнулся — впервые, пожалуй, так за все эти дни.
— Проходи, Скворцов, не стесняйся, — сказал Подгорельский.
Скворцов пригладил волосы пятерней, подождал, покуда сядет Волощак, потом и сам опустился на табуретку. Волощак сказал с шутливым одобрением:
— Воспитанный, чертяка.
— Да так, по верхам, — сказал Скворцов, непринужденно откидываясь, словно для того, чтобы получше разглядеть собеседника. Он посмотрел на Волощака изучающе, холодновато и так же — на Подгорельского. Еще не было никакого словесного, что ли, разговора, а разговор глазами будто бы начался, будто бы Скворцов сказал им: «Ну, выкладывайте, что там у вас, да только факты, без натяжек, без фантазий». Подошла тетя Марыля, вытирая распаренные руки о фартук, врастяжку сказала, что все разогрето, на плите, она подается до соседки. Подгорельский и Волощак кивнули, а Скворцов встал, поклонился. Подгорельский как бы боднулся, Волощак рассмеялся.