— Но я должен еще почитать тебе свою речь. — Он бросился к столу, нашел какой-то чисток и принялся быстро, но с выражением читать:
— Величайший враг современного человечества — одиночество. В наш сверхмеханизированный век, мы забыли, что…
Я встала и направилась к двери.
— Пока, Бенни. Увидимся.
— Ну послушай, ты не можешь вот так уйти!
— Но я должна.
— Тогда приходи вечером. Как только они сядут за бридж, я совершенно свободен.
— Хорошо. Я приду в девять.
— Дверь будет не заперта, поднимешься прямо сюда.
Он был похож на бурю, которая проносилась над твоей головой, и ты ничем не мог ее остановить. Казалось, он знал все на свете. Я решила узнать о нем всю правду, чего бы мне это ни стоило.
Когда я вернулась в тот вечер, то нашла его сидящим на полу. Он копался в большой банке с гусеницами и червяками. Только тут я заметила на окне большой аквариум с золотыми рыбками. Я поискала глазами трубу — она по-прежнему лежала на кровати. Он не сразу встал и только через несколько минут отставил банку, поздоровался со мной, потом достал носовой платок и взял трубу.
— Садись на стул, — велел он, как и в прошлый раз, не приглашая, а приказывая.
Я покорно села, мысленно изумляясь, почему я позволяю так с собой обращаться — это было на меня не похоже. Он долго вытирал до блеска трубу, потом дышал на нее и тер еще и еще, пробежал пальцами по клавишам, снова что-то вытер, как будто хотел заставить инструмент сиять, как само солнце. Потом Бенни встал в углу комнаты и приложил трубу к губам. Я не отрываясь следила за ним. Его длинные пальцы ласкали золотой инструмент, который поблескивал в полутьме. Он несколько минут настраивался, а потом звуки наполнили комнату. Он начал с нескольких низких арпеджио, которые становились с каждой нотой все выше и выше, как будто невидимые волны догоняли друг друга, накатывая на высокий берег. Я даже представить не могла, что на трубе можно играть так мягко, трепетно, с таким чувством.
А он все продолжал. Мне казалось, что он не сделал ни одной передышки, чтобы вздохнуть. Он не отрывал мундштук от губ, слившись со своей блестящей трубой.
— Это все для тебя, — наконец, сказал он, а потом без лишних слов подошел, стал передо мной на колени, поднял мое лицо двумя руками и поцеловал. Как долго длился этот поцелуй… Я почему-то не сопротивлялась. Потом он отпустил меня.
— Бенни, — прошептала я, но он уже встал и отвернулся.
— Как все это прекрасно! — воскликнул он. — Если бы я верил в бога, я только бы и делал что благодарил его. Ничто не мешает мне быть счастливым — полностью, совершенно счастливым. Все это мое, и ты тоже теперь моя.