И однако же… Ней изменил. Людоед вечером спал в Оксере.
Обутый или разутый-неважно. Изменил, как Друэ д'Эрлон, как братья Лаллеман… Впрочем, они ведь вместе были в Испании?
Кавалеристы. Слово «кавалерист» для Теодора означало такой же человек, как и он сам. Он не раз видел генерала Лефевр-Денуэтта, возвращавшегося верхом в свой особняк на улице Виктуар, что в двух шагах от их дома. На чистокровном арабском скакуне…
Измена? Когда, в сущности, изменил Ней-сейчас или в прошлом году? Полная неразбериха, как, впрочем, и во всем: того, кого накануне славили как героя, назавтра клеймят как предателя. И те, кто переходил в другой стан, действительно ли они были предатели? В прошлом году они, быть может, просто выполняли волю народа, старались удовлетворить его жажду мира после изнурительных военных лет… А теперь вот Ней. Что ж, зтачит, он выбирает войну? Так ли уж он отличается от тех людей, которые гогочут вслед «алым» ротам, от старых вояк, готовых вызвать на дуэль любого за одну неосторожную фразу, от большинства обывателей, читающих «Жёлтого карлика»[1]?
Столько изменников разом, да этого просто не может быть! С каких чинов начинается измена? Стало быть, вчерашние солдаты, увешанные медалями, инвалиды, заполнившие улицы Парижа, те, что брали приступом города, похищали устрашённую штыками Европу, а теперь ходят оборванцами, — значит, они изменники?
Отсюда, с улицы Риволи, Теодор увидел сквозь решётку на террасе «Кафе фельянов», как собирались кучками люди и вдруг расходились, взволнованно размахивая руками. О чем они говорят? Все ещё о маршале Неё?
Теодору вдруг припомнилась одна история, которую ему недавно рассказали. Когда император был ещё в России, в Париже случилось из ряда вон выходящее происшествиегенералы Мале и Лагори устроили заговор… Утверждали положительно, что заговорщики были связаны с Великой армией: там было немало республиканцев, которых привела к Наполеону своего рода верность воинскому долгу, которые видели в победоносном марше наполеоновских орлов не столько честолюбивые притязания одного человека, сколько возможность разнести во все концы света революционные идеи… Однако, если бы Мале добился успеха… стали бы они ниспровергать Наполеона? Говорили, что один из маршалов, находившихся там, под Москвой, на занесённом снегом бивуаке, был связан с заговорщиками и ждал только знака, чтобы захватить корсиканца… Возможно, Ней…
Тогда говорили, что это как раз и был Ней. Но ведь заговор-то был республиканский… Однако Лагори считался монархистом.
Кто же тогда прав? И что лучше: совершить этот акт где-нибудь там, в далёкой России, или у ворот Парижа, как то пытался сделать спустя два года Мармон? Или в Ла-Фере, как братья Лаллеман? А теперь Мармон командует королевской гвардией, Лефевр-Денуэтт-в бегах. Лаллеманы-в тюрьме… Чего хотели все эти люди? Республики… Террора, что ли? Робеспьер!.. В эпоху якобинцев Теодору было два-три года; он мог знать, да и знал о них только то, что рассказывали ему взрослые. Отецумеренный роялист, благоразумно переждавший грозу, — воспитал сына в своих идеях. Правда, имелся ещё дядя Симеон, цареубийца… Но с Теодором он всегда говорил языком умиротворения.