— А можно отдохнуть?
— Нет, у нас на все про все пять минут. Быстро капельницы в руки и ноги! — И целый взвод акушерок, оказывается, их было не так уж мало по штатному расписанию, начал привязывать мои конечности к капельницам и галдеть, как птичий базар. Не прошло и пяти минут, как я увидела второго такого же младенца, его шлепнули, и он заорал громче первого.
— Это тоже мой? — пролепетала я в состоянии восторженной идиотии.
— Конечно, — ответила медсестра, отматывающая капельницы, — скажите спасибо, что сюда зашла профессор Сидельникова, иначе вам бы ни одного не видать!
Дальше был неотапливаемый ободранный коридор, в котором я и моя соседка лежали на каталках два часа, а животы лежали на нас, как сдутые дирижабли. В состоянии обокранности и униженности мы изучали завитушки лепнины на потолке.
— За ними хоть там присматривают? Или как за нами? — спросила я.
— Они не расскажут, — мрачно ответила соседка.
— Женщины, не спать! — орал на нас каждый проходящий мимо.
— Почему нас не везут в палату? — обессиленно спрашивали мы.
— Два часа спать нельзя, чтобы не пропустить внутреннее кровотечение, а сиделки у нас только для иностранок.
— Но здесь холодно!
— Это чтоб спать не хотелось.
Через два часа я была на операционном столе.
— Наркоз переносите? Здесь час зашивать надо, все в лохмотьях, — сообщил веселый парень в зеленом халате.
— Переношу, — ответила я и наконец отключилась под маской.
— Мужу скажете, что с него бутылка, зашил на совесть, теперь все как новое. Только почему же он вас так поздно к нам рожать привез? Вы же теперь полгода сидеть не сможете! — сказал парень через час.
— Он меня привез к вам месяц тому назад...
— Ну ладно, мы тут тоже люди смертные, все бывает. А вы сами где работаете?
— Я учусь.
— На кого?
— На философа.
Он хотел было сказать, что вот, мол, у вас в философии тоже не все в порядке, но одумался и заменил это на:
— Вот и отнеситесь к этому по-философски. Видимо, это было последней каплей, потому что из меня прорвались все накопленные организмом рыдания. Это была просто пляска святого Витта.
— Да успокойся, успокойся же... — метался врач, то прижимая меня к столу, то заглядывая в смежную комнату, в которой, естественно же, отсутствовала хирургическая медсестра. — Да у тебя от такого плача все швы полетят, придется еще час шить! Да ведь все так хорошо, у тебя такие сыновья роскошные! Что ж ты плачешь, милая? — и набирал в шприц ампулы одну за другой, и орал в коридор: — Лена, Лида, где вас черт носит? — и совал в мое синее от уколов предплечье какие-то бесконечные шприцы. И все начинало плыть вокруг меня: слепящие лампы, появившиеся наконец медсестры, зеленые стены. И в сумерках лекарственного коктейля я видела себя голой, бегущей по длинному, неотапливаемому коридору института гинекологии сквозь строй плюющих и бросающих в меня землей врачей к открытой освещенной двери, пытаясь прикрыть ладошками огромный живот...