Сельма показала мне последний этаж.
– Вы сможете работать наверху в тишине и спокойствии, – сказала она, и я пробежала последний короткий лестничный пролет, в предвкушении сжимая ноутбук. С одной стороны лестничной площадки, под карнизом, оказалась маленькая спальня, скудно обставленная, но идеальная для меня, и ванная. С другой стороны была закрытая дверь. Видимо, там я и буду работать.
Открыв дверь, я очутилась в монастырской келье. Это была квадратная комната в дальней части дома, с одним-единственным окном, но вид из этого окна оказался потрясающий. Дом был такой высокий, что с верхнего этажа сквозь голые деревья городских садов было видно железную дорогу, проложенную высоко над квартирой Макса Остина на площади Уэсли. В комнате был стол из стекла и хрома, стул и телефон, а в углу на полу стояла древняя стереосистема, подключенная к гигантским колонкам, разнесенным по углам. Я присела на корточки, включила ее и нашла кассетную деку – она понадобится мне для работы над книгой Сельмы. Та оказалась пустой. Тогда я открыла дисковод. А вот там кое-что было.
Из праздного любопытства я нажала кнопку воспроизведения, и комнату наполнил отчаянный животный плач тенорового саксофона. Я узнала его мгновенно. Он отметил собой начало кошмарного путешествия, в которое я столь неразумно пустилась, впервые ступив в этот дом перед Рождеством. Последний раз я слышала его на кухне Сельмы. Я танцевала под него. Позволив ему вновь наполнить меня романтикой, словно игла, впрыскивающая чистый героин, я вдруг поняла, что именно в этой пустой комнате наверху, которую выделила мне Сельма, эту музыку слушал он.
Я стояла в кабинете Базза.
Очутившись в помещении, принадлежавшем только ему, я сломалась. Горе вырвалось из меня мощными рыданиями. Я выла больше часа, обхватив себя руками, и упивалась собственным горем, прячась там, где никто меня не услышит. Базз был жестоким чудовищем, но все равно я уверена, что всю оставшуюся жизнь буду помнить миг, когда поняла, что мы займемся сексом. Базз тронул мои чувства в ту долю секунды, что я стояла внизу и слушала эту музыку, а позже разжег во мне страсть, которой я не испытывала ни с одним мужчиной. Может, в этом виноват Хьюстон Персон и его саксофон. Я могла выбросить этот компакт-диск и посмотреть, исчезнут ли с ним все волнующие воспоминания о Баззе. Я могла это сделать, но прекрасно знала, что никогда так не поступлю. Базз умер в огне, страшной смертью, но если я сохраню этот диск и буду тайком его слушать, он останется жив. В моей памяти.