Потом я подумала о Жанно. Как мучительно было сознавать, что я никогда больше не увижу его, не буду наблюдать, как он растет, каким станет юношей и мужчиной. Жизнь казалась мне бессмысленной, если исчезла надежда на это. Да и вообще следовало признать, что само мое рождение и моя жизнь были сплошной глупостью, и все это завело меня в тупик. Я не нашла своего места, меня раздавила эта страшная машина революции, как раздавила тысячи других женщин. Мне даже нечего было вспомнить. И счастлива я была едва ли несколько дней.
Я тихо и отчаянно рыдала в подушку, пока не прошла дрожь в теле и не наступило полное изнеможение. Обессилевшая, я забылась тяжелым сном, хотя слезы еще не высохли у меня на щеках.
5
Очнулась я только на следующее утро, да и то оттого, что кто-то осторожно прикоснулся к моему плечу. Это была Изабелла.
– Вас уже привезли в Ла Форс? – спросила я слабым голосом.
Она смотрела на меня с ужасом.
– Сюзанна, милая… что же это с вами?
Я вспомнила, что, приехав вчера в Ла Форс, не нашла в себе сил даже умыться, и теперь, вероятно, кровь запеклась у меня на лице.
– Ах, это… – проговорила я безучастно. – Я была словно без сознания. Сейчас я умоюсь.
В Ла Форс узникам разрешалось опускаться к фонтану, и с помощью Изабеллы я вышла в тюремный двор. Шел мелкий февральский дождь, а я была в одном платье, и мне стало холодно. Ледяной водой из фонтана я умыла лицо, потом осторожно взглянула в зеркало, протянутое Изабеллой. Вид у меня был не из лучших, но, к своему удивлению, синяков я не заметила.
– Кто это вас так? – проговорила Изабелла.
– Антуан де Сен-Жюст, шевалье де Ришбур, – отвечала я с сарказмом.
– Вас возили к этому извергу?!
Я кивнула.
– И… что же он?
– Он получил все, что хотел, – прямо сказала я. – Он изнасиловал меня.
Я не была намерена пускаться в подробности. Черные глаза Изабеллы смотрели на меня испытующе, потом она порывисто привлекла меня к себе, задохнувшись, сжала в объятиях.
– Боже мой, Боже мой! – прошептала она.
– Надо, чтобы Аврора не знала, Изабелла.
– Конечно. И никто не узнает.
Я осторожно высвободилась из ее объятий.
– Знаете, Изабелла… я ужасно хочу есть. Я не ела почти два дня.
Мне не хотелось выслушивать слова сочувствия и жаловаться на судьбу – это только усилило бы мою боль. Я предпочитала вычеркнуть из памяти то, что случилось, забыть и никогда не вспоминать. До тех пор, конечно, пока не отомщу. Но доживу ли я до этого?
Мне надо стать душевно гибкой, приспособиться. Если все воспринимать близко к сердцу, мучиться после каждого оскорбления, можно сойти с ума. Я должна выскользнуть из оков моральных страданий, иначе я сломаюсь. Я должна быть как растение посреди дороги, которое гордо выпрямляется каждый раз, как его примнут. Мне надо стать несгибаемой. Хотелось бы, по крайней мере…