А может быть, подумалось ей, он выглядит таким спокойным, потому что ему нравилась его работа?
Смотрительница музея не смогла ответить на ее вопросы, поэтому Джин попросила проводить ее к казначею. Но и старший казначей музея Брюс Каудор не сумел добавить практически ничего к тому, что она уже знала.
– Насколько мне известно, никаких записей, касающихся этого портрета, не существует, – сказал он, пригласив Джин в свой кабинет и угостив чаем, обладавшим необычным терпким вкусом и заваренным не из пакетиков, а из серебряного ситечка – отдельного для каждой чашечки. – Поэтому я не могу сказать, как он попал в наш музей. Вероятнее всего, это был чей-то посмертный дар.
Брюс Каудор, майор в отставке, был невысок ростом, но выглядел весьма представительно благодаря безупречному костюму и круглому, пышущему здоровьем лицу.
– Меня также интересует корреспонденция Ловелла…
– Уверяю вас – нас тоже, но увы…
– Неужели у вас ничего нет?! – поразилась Джин.
Казначей покачал головой.
– Либо доктор Ловелл не любил писать, либо его письма погибли… или осели в какой-нибудь частной коллекции. – Он вздохнул. – Это, разумеется, большая потеря. Стыдно сказать, но мы до сих пор почти ничего не знаем о его африканской поездке.
– И об эдинбургском периоде тоже, насколько мне известно.
Брюс Каудор наклонил голову.
– Пожалуй, вы правы. Кстати, Ловелл похоронен в Эдинбурге, но его могила вас, вероятно, не слишком интересует?
– Отчего же?… А где она?
– На Колтонском кладбище, неподалеку от могилы Дэвида Юма.
– Что ж, я непременно на нее взгляну.
– Простите, что ничем не смог вам помочь. – Он ненадолго задумался, потом лицо его просияло. – Говорят, у профессора Девлина есть стол, сделанный Ловеллом.
– Да, он упоминал об этом, но нигде в источниках я не нашла упоминаний об увлечении Ловелла столярными работами.
– Да нет, я уверен, что об этом где-то говорится, я же сам читал!… – Но как майор ни старался, он так и не смог припомнить, что и где он читал о странном хобби хирурга.
Вечером того же дня Джин сидела с Ребусом в своей квартире в Портобелло. Они ели купленные в китайском ресторанчике блюда и запивали она – холодным «Шардонэ», он – бутылочным пивом. Играла музыка – Ник Джейк, Дженис Айан и «Пинк флойд». Разговаривали мало. Ребус, казалось, с головой ушел в собственные мысли, но Джин не возражала. После еды они пошли прогуляться по набережной, которую в этот час оккупировали подростки на скейтбордах. Одеждой они напоминали американских мальчишек, но говорили как коренные портобельцы, бранясь через каждое слово. В конце набережной Ребус и Джин обнаружили еще один магазин, который, несмотря на поздний час, бойко торговал сосисками, чипсами и курицей, распространяя с детства знакомый обоим запах уксуса и горячего жира. Говорили они по-прежнему мало, но так же вели себя и другие парочки, попадавшиеся им по пути: сдержанность была в характере эдинбуржцев. Некоторые объясняли ее влиянием церкви и таких фигур, как Джон Нокс (Ребус слышал, что приезжие называют город Форт-Нокс