– Я – творец! – высокомерно воскликнул Шубников. – Пусть вычисляет ваша наука.
– Какой ты творец! Ты недоучка и игрок, которому долго не везло по мелочам. Но вырастет у тебя седая полынь.
– Какая же полынь вырастет в день с фейерверками?
– В этот день – не самая горькая. Этот-то день промежуточный. Но драки, перебранки и скандалы ожидать можно.
– Только-то? – усмехнулся Шубников. – Это не причина для печалей. И полагаю, что драк и перебранок не случится. Есть кому постеречь спокойствие. А не хватает сторожей – наксерим. Иногда необходимы и персонажи одноразового использования.
– Их надо отменить вовсе, молодцов и девушек в кимоно.
– Ба! – чуть ли не обрадовался Шубников. – А кто же это их придумал и завел, не напомнишь?
– Я, – сказал Бурлакин. – Но был беззаботен или безрассуден. Придумал ради шутки, как пародию. Теперь вижу, что они способны принести лишь пагубы и порчи. Они саморазвиваются и еще возьмут Палату в зависимость. Их необходимо отменить. Но это придется сделать тебе.
– А ты что же, устраняешь себя?
– Фейерверк – мое последнее дело на улице Цандера. Я уйду отсюда.
– Измена? Отступление? Или позорное бегство? – с издевкой спросил Шубников.
– Я не хочу более играть чужими игрушками, – сказал Бурлакин. – Или по-другому – играть на чужих инструментах.
– Моими, что ли? Или – на моих?
– В том-то и дело, что и не твоими. И не на твоих.
– Хорошо, – сказал Шубников. – Договорим после.
– Договорим. Каштанова ты ко мне присылал?
– С чем?
– С указанием, прозвучавшим, впрочем, просьбой. Восславить в небе тебя. Водонапорную башню. Институт хвостов и тебя. Выдан был даже текст бегущей в небе строки.
– Я его не присылал.
– Не присылал, значит, не присылал. Я пойду. И вот тебе смета на фейерверк. А с ней и список необходимого.
Смета и список озадачили Шубникова. В примечании Бурлакина утверждалось, что фейерверк с лазерами и иллюминация на улице Королева должны превзойти огненные и световые эффекты триумфа Ништадтского мира. Но то празднование, успокаивал Бурлакин, было небогатым, а вот однажды только на храм Януса в небе Петербурга пошло двадцать тысяч огней, в небе же двигались и огненные воины, затворявшие дверь храма и подававшие друг другу руки. «Этак он нас разорит», – подумал Шубников. Впрочем, средства он мог не жалеть, к тому же теперь его Палата соединилась делами со множеством контор и фирм, имевших деньги, какие неизвестно на что надо было тратить, деньги эти директор Голушкин научился, к удовольствию многих сторон, пускать в ход. Шубников умел на время забывать неприятности либо использовать их выгодно для себя, и он сразу как бы выпустил из памяти измену или отступление Бурлакина, а вот мысли об украшении неба похлестче, чем после Ништадтского мира, его возбудили.