А ещё виделись ей пёсьи зубы, бережно сомкнутые на ручке корзины.
Кобелёк-дворняжка, криволапый уродец с несоразмерно большой головой и длинным приземистым телом, теперь уже не бежал и даже не шёл, а всё больше полз, мучительно таща себя вперёд по песчаной дороге. Жёлто-пегой масти не различить было за густым слоем пыли и грязи. Левая задняя лапа давно стала одной сплошной болью, и боль временами настолько заслоняла для него весь белый свет, что он забывал, куда, собственно, торопится, растрачивая последние силы. Боль становилась тупой и почти терпимой, только когда он давал себе отдых, но это происходило всё реже. Пёсик понимал, что жалеть себя уже поздно, и хотел только одного: успеть. Доползти, добраться. Остальное не имело значения.
Его поил дождь, оставлявший на дороге недолговечные лужи. О еде кобелёк давно позабыл. Ему не удавалось ловить даже лягушек.
Когда ветер принёс запах реки с нанизанным на него духом людского селения, он сперва не поверил собственному чутью. Но оно никогда прежде не подводило его, и в сердце затеплилась слабенькая надежда. Похоже, тот, о ком подумал, к кому послал его Великий Вожак, был действительно рядом…
Тем невозможнее показалось одолеть последние поприща, оставшиеся до мостика через речку. А за рекой начинался довольно крутой подъём, и на то, чтобы взобраться на самый верх, сил уже точно не хватит. Ну, может, разве только до середины…
Как бы то ни было, он продолжал двигаться дальше – пядь за пядью, упрямо вперёд, сквозь усталость и боль, сквозь пелену, застилавшую разум и зрение.
И вот тут несчастному кобелишке неожиданно повезло. А может, не повезло, а выпала награда за подвиг терпения и упорства. Когда он ползком миновал поворот, откуда уже видна была речная урёмина[24], пёсик увидел на мостике двоих детей, двух маленьких девочек, пускавших по течению кораблики из коры. А рядом с ними…
Рядом с ними, присматривая за неразумными человеческими щенками, способными по глупости свалиться в воду или ещё какую беду на себя навлечь, сидел пёс. Неприступно могучий кобель с иссиня-вороной шерстью, украшенной ржавым подпалом на морде, на груди и внутренних сторонах лап. Он повернулся в сторону дворняжки, кажется, ещё прежде, чем тот выполз из-за поворота, и рыжеватые пятна «бровей» над глазами сурово сдвинулись, а вислые уши насторожённо приподнялись: кто, мол, таков?.. не враг ли подкрадывается?..
Маленького калеку сразу и окончательно оставили все силы. Он приподнял голову и попытался то ли залаять, то ли завыть. Получился стонущий плач.