Есть ли пуля-рикошет, разящая тирменов, нет ли ее, но беда точно есть.
И о секторе сезонной статистики написал. Люди от природы друг к другу жмутся, только не для тирменов такая дружба-фройндшафт. Каждый с фронта защищен, а с флангов открыт. От своей судьбы-пули не спасешься. Значит, по ячейкам разбиться надо, по связкам «учитель—ученик». Как в авиции, где Канари служил: от тактики роя перейти к полетам парами. Ведущий, ведомый – и никого вокруг, кроме мишеней.
Ложились строчки на финскую бумагу, купленную ради такого случая. Казалось тирмену: не один он в комнате. Стоит рядом со столом давняя знакомая, нищенка из «бывших» со Среднего проспекта. Не в лохмотьях драных – в строгом черном платье под горло. На похороны, что ли, собралась? Стоит, на бумагу поглядывает.
Или ты всех умней, тирмен, тирмен?
Писал рапорт Кондратьев. А пока писал, невиданное диво случилось. Невиданное – и скверное. Захворал секретный товарищ Иловаев, впервые с шипкинских времен. Так захворал, что позвонил Петру Леонидовичу по секретному телефону. Поименовал по званию – поручиком и попросил убедительно с рапортом не медлить, а, напротив, поспешить. Понял, боровичок: не все ладно на Шипке.
На заседание бывшего генерала Иловайского доставили на «скорой помощи». С Канари не вышло – пребывал бывший старшина в 15-й психбольнице, именуемой в народе Сабуровой дачей. Прямо с улицы Сумской забрали, когда Андрей из личного оружия пытался открыть огонь по назойливым мертвякам. Завсектора Василий Александрович внешне не изменился, разве что высох, как мумия, дотронуться страшно. Глаз от бумаг не поднимал, на вопросы не отвечал, внимал молча.
Выслушали. Разошлись. Боровичка-секретчика карета с красным крестом увезла. А через два дня на дверях Сектора сезонной статистики появилась свежая сургучная печать.
С тех пор тирмен Кондратьев ни с кем из коллег не встречался, дружбы не заводил, старых знакомых по стрелковому делу избегал. Предписание на очередную командировку получал в конверте – неизвестно от кого, неизвестно как.
Тактика индивидуальных ячеек.
Шесть месяцев Петр Леонидович плохо спал по ночам. Но все утряслось: и с Рейганом, и с Пугачевой, и с миром-подлодкой. Само собой или из-за рекордного выстрела старшины Андрея Канари – спросить было некого.
Секретчик товарищ Иловаев до перемен не дожил – умер от инсульта после заседания сектора. Его офицерский Георгий и коробку с медалями Петр Леонидович оставил у себя, чтоб упырям-спекулянтам не достались. Гриб сушеный Василий Александрович, лишившись должности, сгинул неведомо куда. Из города, говорят, уехал. А еще говорили, что прямиком на личный доклад к Великой Даме направился. Псих Адмирал Канарис, отпущенный с Сабуровой дачи, проводил долгие дни в городском парке, поближе к тиру. Пару раз зашел, на мишени взглянул.