– Я не жадный.
Глядя в безумные, подернутые страхом и ненавистью глаза энкавэдиста, Петр понимал: выхода нет и не будет. Он не убил парня в июне, не выстрелил в спину, не послал в безнадежную разведку и теперь сполна заплатит за милосердие. Карамышев умен, многое понял, еще о большем догадался.
Страх смерти заставит его предать.
Петр лихорадочно искал подходящие слова, чтобы успеть погасить разгорающееся безумие во взгляде лейтенанта. Но бревенчатый дом вдруг исчез, сгинула огромная поляна, где располагался штаб дивизии. Вокруг вновь раскинулся жаркий июньский лес. Их теперь было не двое – больше.
…Тот, кто целился, видел все иначе. Вместо зеленых листьев на ветках росли фотографии: десятки, сотни, тысячи. Лица, бесконечные ряды лиц, не сосчитать, не разглядеть. Стрелка, берущего прицел, это не смущало. Он знал, куда стрелять. Палец вверх – снайпер примеривался к еле заметному ветерку. Рука привычным движением взялась за цевье…
Оружию Петр невольно удивился. «АВС-31», самозарядная винтовка Симонова, победившая на закрытом конкурсе 1931 года. В серию ее не запустили, но малую партию, около сотни, сработали. Вот, значит, для кого!
Ствол еле заметно дернулся, и одна из фотографий исчезла – без следа, словно растаяла. В тот же миг лицо Карамышева, стоявшего рядом, побледнело, пошло серыми пятнами. Выстрел, выстрел, выстрел… Снайпер знал свое дело – пули летели одна за другой, без перерыва, и так же, одна за другой, исчезали с ветвей фотографии. Карамышев молчал, серые пятна на лице темнели, затягивались трупной зеленью, на лбу проступали нечеткие, но вполне различимые буквы:
Выстрел, выстрел, выстрел. Без промедления, без промаха, без пощады. Петр пытался вспомнить, сколько патронов в симоновской конкурсной самозарядке…
– Фу ты!
Видение исчезло без следа – ни леса, ни снайпера, ни листьев-фотографий. Карамышев отошел на шаг, глаза его светились страхом и злобой. Неподалеку послышался грохот разрыва. Немецкая батарея пристреливалась по штабу с самого утра, пока без особого успеха.
– Гаубица, – машинально констатировал лейтенант.
– Дивизионная, 150-миллиметровая, – согласился Петр.
Смежил веки, вспоминая тающие в воздухе фотографии, и внезапно вскинул голову:
– Верующий, значит? Молись, лейтенант. Молись! Может, успеешь.
– Как?!
Карамышев тоже что-то понял. Быстро оглянулся, хотел переспросить, но сжал губы, поднес сложенные троеперстием пальцы ко лбу.
– Господи, помилуй раба Твоего…
Свиста снаряда они не услышали. Не успели.
«Ты знаешь, кто я? Я – твой друг…»
– Капитан, капитан, черт тебя!.. Живой?