он умер за родину. За республиканскую родину, подразумевает Ана Пауча, когда думает о родине.
Карманы пусты, желудок пуст, тяжелый от сырости узелок в скрюченной суставными болями левой руке, сердце пусто — Ана Пауча снова покидает центр города и упрямо устремляется к рабочим предместьям, где живут настоящие люди, где не станут ждать, когда она протянет руку, чтобы предложить ей что-нибудь поесть. Видя, как она, шатаясь, бредет в тени домов, пытаясь тусклым взглядом обнаружить признаки бедности, колеблясь, в какой улочки они более явные, можно было бы сказать, что она потеряла свой Север. Но она просто бежит из центра города. Длинные машины, роскошные витрины, небрежные позы сидящих за аперитивом — не ее мир. И потом, в центре еще проходят последние группы манифестантов, там кругом плещутся флажки. Она не желает больше этого видеть. Даже издали.
Она приходит в Карабанчель, пролетарское предместье, где устраивают корриды, печально известное своей тюрьмой, набитой политическими. Группа женщин, их около тридцати, обращаясь ко всем прохожим, собирает подписи. С какой целью, Ана Пауча не знает и знать не хочет. Она потихоньку ускользает. Ее мысли заняты другой тюрьмой. У каждого — своя тюрьма.
Она решила найти работу, если кто-нибудь, невзирая на ее годы, захочет прибегнуть к ее услугам, накопить немного денег и завершить свое путешествие поездом. Она могла бы быть полезной — гладить белье, или, еще лучше, чинить соломенные стулья, или подметать дворы. Если надо, она могла бы даже помогать по хозяйству в доме, убирать торговые ряды после закрытия рынка или чистить рыбу. Она не была уверена, что решится присматривать за маленькими детьми, матери которых работают или учатся. Но в чем она нисколько не сомневается, так это в том, что пешком ей никогда не добраться до Севера, где ждет ее сын, до Севера, где ждет ее смерть.
В конце концов Ана Пауча притаскивает свои старые кости в цирк. Совсем маленький. Без огромных слонов. Без верблюдов. Без змей. Не было в нем ни тигров. Ни львов. Небольшой латаный-перелатаный купол, первоначальный цвет которого уже и не определишь. Купол-сюрреалист. Несколько собак — математиков, три обезьяны — канатоходца, гиена, коза-альпинистка и попугай-павлин — это звери. А люди — два клоуна, Хитрец и Простак, они же жонглируют небьющимися тарелками и зажженными факелами, карлица — пакистанка, изрыгатель огня — он припахивает дешевым бензином и не выносит, когда при нем чиркают спичкой, и девочка — наездница. Ведущая — размалеванная, словно машина какого-нибудь хиппи, с необъятной грудью, необъятным животом, необъятными задом и ляжками, с пожелтевшими щеками и зубами, изъеденными никотином, — похоже, одна из самых важных персон в труппе. Своими ненасытными кроваво-красными губами она каждый вечер объявляет выход