Она пытается обдумать свою новую суть предательницы. Пища, которую она съела, составляющая часть платы за ее предательство, бурчит в животе. Она ощущает этот процесс гниения, внутреннего отторжения, в нем проявляется ее прежняя суть — героическая. Как будто их сосуществование невозможно.
Ей становится все хуже и хуже, она лихорадочно роется в потайном кармане и вытаскивает оттуда четыреста песет своего позора. Не веря своим глазам, она смотрит на четыре банковских билета. Она каштанового цвета. Как дерьмо. Охваченная неожиданным гневом, она разрывает их на мелкие кусочки, потом разрывает еще и еще, словно ее пальцы хотят превратить в прах эту постыдную плату. Она бросает клочки по ветру, и он развеивает чудовищно конфетти между столетними деревьями парка Мауро, роскошная сень которого некогда видывала, как здесь прогуливались пышно разодетые короли и принцы Испании.
Потом ее рвет. Она освобождается от свого позора.
Все вокруг замирает. Отдаленные крики, сонное посвистывание дроздов, шорох кошки укрывшейся в кустах лавра. Ничто не нарушает тишины. Кроме ее протяжного стона, когда она выблевывает из себя свое бесчестье.
Время останавливается, словно каждая минута вмещает в себя века.
Она снова начинает видеть, различать предметы. Особенно дерево над своей головой. Высокое и благородное. Спокойное. Безмятежное. Дерево-защитник. Оно пробуждает в ее памяти образ Педро Паучи, образы людей, о которых рассказывал Педро Пауча. Знаешь, Анита, я познакомился с этими людьми, к которым относятся свысока, преследуют их, будто они хищные звери. Они прямые, как деревья. И не надо бояться, что малыш хочет присоединиться к ним. Много всякого болтают про них. Не надо этого слушать. В особенности когда их называют красными, словно это ругательство. Во имя достоинства людей они умирают миллионами. И если потребуется, будут умирать и впредь. Почему она думает об этом сейчас? Потому ли, что сегодня она почувствовала себя такой же слабой, как в тот день, когда ее мужа обозвали коммунистом? Потому ли, что она пришиблена таким же страхом, как в тот день, когда ее сын Хесус Пауча, малыш, сказал ей, что он вступил в партию коммунистов? Почему в свои семьдесят пять лет она думает об этом единственном слове — коммунист?
Ана Пауча встает, приводит в порядок одежду, делает глубокий вздох, такой глубокий, что у нее кружится голова. Она прислоняется к дереву, приникает спиной к его могучему стволу. Она отдается во власть тоске. Она думает о том, что тоже очень хотела бы стать коммунисткой.
Теперь она знает, что, когда любишь кого-нибудь, его кровь становится твоей кровью, его дыхание — твоим дыханием, его вера — твоей верой. Ана Пауча любила своего мужа Педро Паучу, по прозвищу