Она встает.
— Где его могила?
— Могилы нет.
Офицер бросает мимолетный взгляд в окно. Ана Пауча прослеживает его. Далеко за тюрьмой вырисовывается огороженное колючей проволокой заснеженное пространство.
— Ваш сын — не единственная жертва эпидемии. Были и другие. Все они похоронены вместе, в братской могиле. — Он делает неопределенный жест, и Ана Пауча не знает, что это — бессилие или безразличие. — Нельзя было распустить распространения заразы. Вы же знаете, как опасна дизентерия.
Его жест становится ясным: он проводит рукой над розами, как бы нежно лаская их. Как бы смахивая невидимую пыль с бархатных лепестков.
Ана Пауча понимает. Да, сеньор. На этот раз она не забывает добавить: спасибо, сеньор. Она не хочет, чтобы в глазах этого величаво-торжественного офицера, столь любящего розы, память о новом покойнике Пауче была осквернена ее невежливостью. Она берет свой узелок и выходит. Два слова звучат в ее голове: скончался и Гонсалес. Скончался — это значит умер, говорит она себе, подходя к двери. Гонсалес — это моя девичья фамилия, которая умерла вместе с настоящей фамилией Пауча моего сына Хесуса Паучи, малыша. Моего последнего сына Хесуса Паучи Гонсалеса, малыша, повторяет она вслух, чтобы заставить себя поверить в непреложность краха. Окончательного. Всеобъемлющего.
Она не возвращается на дорогу, ведущую в город. Она огибает тюрьму и быстрым шагом идет к северу, к огороженному колючей проволокой заснеженному пустырю. Наконец-то она знает, где в день ее рождения была назначена ей эта несущая жизнь встреча — встреча, которая постоянно откладывалась в течение семидесяти пяти лет. Она называет ее несущей жизнь не случайно, она знает, что Смерть — это ее Жизнь. Смерть, замаскированная дождем, войной, пустотой ее дома, нищетой, усталостью, снегом или покойником. Она ждет, пусть ее Смерть будет здесь, вооруженная своей косой, как всегда, одетая в черное, точная, верная, готовая свести последние счеты. Ведь теперь речь идет именно об этом. Сказать друг другу правду в глаза. Раз и навсегда.
Свет меркнет. Фантасмагорическое сияние словно от опущенного в воду кристалла встречает ее, когда она подходит к огороженному пустырю. Над ним парят стервятники, они висят между двумя белыми пространствами — между небом и землей. Они яростно кричат. Они знают, что на этой земле, неожиданно закрытой ледяным покрывалом, прячется отборная пища. Ана Пауча тоже знает это. Она тоже кричит. На этом кладбище без крестов и могильных плит, без цветов, без дат и без имен последние капли ее крови Пауча, последнее дыхание ее дыхания Пауча гниют, задыхаются, становятся прахом.