Пулевых ранений не оказалось, зато ушибов – хоть отбавляй. Я действительно очутился в больнице, в окружении других больных, лежал на койке и чувствовал облегчение. Кажется, я заплакал, будучи не в силах избавиться от кошмара, от воспоминаний о тюрьме, о моем дяде, о Жоржи, об Алисе, о письме, о ее самоубийстве и о покушении на меня. Все это должно пройти, и я это преодолею, если выкарабкаюсь.
Дверь отворилась, и, улыбаясь, вошла медсестра. Сделала мне укол и вышла. Я повернул голову и не сводил глаз с сестры, пока она не вышла и дверь не затворилась. В исходное положение вернуть голову не удавалось. Я впал в забытье.
На этот раз мне снились бегущие, кричащие люди и чудились голоса Жоржи и моей матери. Пробудившись, я увидел их обоих у моей койки. Они то плакали, то улыбались. Я находился на пороге смерти, но шанс выжить у меня оставался. Мне снова вспомнился произошедший со мной кошмарный случай.
Я не умер.
Я не умру.
Я убью гада, который сделал это со мной.
Я смотрел на родителей, но, казалось, не замечал их. Впервые я видел, как они плачут. Как будто то ли они никогда в жизни не обращали на меня внимания, то ли я на них. Мне хотелось, чтобы родители у меня были такими, как у Мальро, которые детей своих не достают, особенно отец, которому плевать на все, что творится в мире, в Бразилии, да и в собственном доме.
– Как хорошо, что ты пришел в себя! Верно, мальчик? – сказала медсестра, снова входя в палату.
Вслед за нею вошел мой дядя в сопровождении полицейского.
– Ничего, сынок. Худшее позади, – сказал дядя-адвокат. – Полиция уже установила, кто это сделал, и принимает меры, – добавил он.
Я уже не тот, что прежде. Недостает многих деталей. Меня разобрали, а теперь снова собирают, как будто есть возможность сменить кожу, как и жизнь. Лицо помято, все тело в ушибах, голова забинтована... Если б я мог не быть самим собой в последние дни, если б я, допустим, пришел навестить друга в больницу... Но выбора у меня нет, да и бежать от действительности я не охотник. Когда не знаешь, жив ты или мертв, долго думать не приходится.
Взглянув на озабоченные лица родителей и дяди, я, наконец, задал вопрос, долго сверливший мне мозг:
– За что они меня?
Никто не ответил. Больше я ни о чем не спрашивал – хотя бы потому, что очень трудно было разговаривать. Да и думать тоже трудновато.
Я вспомнил об Алисе, которая наверняка в этой же больнице.
– Мама, постарайся узнать, здесь ли Алиса, – попросил я.
– Здесь, сынок. Только она без сознания, – откликнулся дядя.
– Ты тут останешься еще на денек. Потом тебя выпишут и отпустят домой. Мы с мамой устроим тебе каникулы в Соединенных Штатах, когда поправишься, ладно? Поживешь несколько дней у тети, – пообещал Жоржи, мой отец.