Я устраняю следы терзаний вчерашнего вечера – убираю брошенное на диване одеяло, шарики бумажных носовых платков и кофейные кружки с плавающими в простылой маслянистой гуще бычками, – а потом ставлю «Битлз»; прослушав «Abby Road» и начало «Revolver», я откупориваю бутылку белого вина – ее на той неделе принесла Лора – и усаживаюсь смотреть записанные на видак выжимки из сериала «Бруксайд».[27]
Наподобие того как у монашек рано или поздно синхронизируются месячные, наши с Лорой мамаши каким-то мистическим образом синхронизировали свои еженедельные звонки.
Моя звонит первой:
– Здравствуй, любовь моя. Это я.
– Привет.
– Все в порядке?
– Вроде того.
– Как прошла неделя?
– Да обычно.
– Как дела в магазине?
– По-разному. То пусто, то густо.
Хотел бы я, чтоб так оно и было. «То пусто, то густо» означает, что дни выдаются разные – когда покупателей больше, а когда меньше. Но, положа руку на сердце, это же неправда.
– Нас с твоим отцом очень беспокоит нынешний экономический спад.
– Да, ты говорила.
– Тебе очень повезло, что у Лоры все в порядке. Если бы не она, никто из нас, думаю, не мог бы спать спокойно.
Мама, та ушла. Она бросила меня на съедение волкам. Эта сука свалила и теперь… Нет. Не могу. Сейчас не самый подходящий момент для печальных известий.
– Видят небеса, она зарабатывает себе на кусок хлеба и может не думать о лавчонке, торгующей никому не нужными грампластинками с музыкой поп…
Ну как описать человека, родившегося до 1940 года, в момент произнесения им слова «поп»? Я уже двадцать лет слушаю, как мои родители презрительно выплевывают это односложное слово, вытянув шею и скорчив идиотскую физиономию – ведь известно же, что любители этой музыки все поголовно идиоты.
– …Даже странно, почему она не заставит тебя продать магазин и найти достойную работу. Чудо еще, что она до сих пор с тобой возится. На ее месте я бы давно уже плюнула и предоставила тебя самому себе.
Спокойно, Роб. Не обращай внимания. Не горячись. Не… Да ну, к черту!
– Она и предоставила меня самому себе, так что радуйся.
– Куда она ушла?
– Кто ее знает. Просто ушла. Съехала. Исчезла.
На том конце провода долгое молчание. Такое долгое, что я успеваю от начала до конца проследить за перебранкой между Джимми и Джеки Коркхилл,[28] и за все это время в трубке раздается лишь один страдальческий вздох.
– Эй, есть там кто?
Теперь я слышу – моя мать тихонько рыдает. Что ты с ней будешь делать? Повзрослев, все понимают, что чем дальше, тем больше будет забот с человеком, который поначалу заботился о тебе, – ибо так устроена жизнь; но мы с мамой поменялись ролями, когда мне еще и десяти не исполнилось. Все неприятности, случавшиеся со мной за последние двадцать лет: приводы в полицейский участок, плохие отметки на экзаменах, разбитая физиономия, исключение из колледжа, расставания с подружками, – имели один и тот же результат: мама, я это прекрасно видел либо же слышал, очень расстраивалась. Нам обоим было бы куда лучше, если б в пятнадцать лет я уехал в Австралию и, раз в неделю звоня оттуда, вешал ей на уши лапшу о своих замечательных успехах. Для большинства пятнадцатилетних самостоятельная жизнь на другом конце света без денег, друзей, семьи, работы и профессии оказалась бы тяжким испытанием. Для большинства, но не для меня. Все это сущая фигня в сравнении с необходимостью еженедельно выслушивать ее страдания.