Надин глянула исподлобья на свое затуманившееся отражение: красные пятна на физиономии, расплывшиеся черты, всклокоченные волосы, разъехавшиеся глаза — женщина в зеркале выглядела ее старшей, растолстевшей и не очень изысканной сестрой.
— Я хотчу тьебя, Диг, — произнесла она, подражая акценту Греты Гарбо, — хотчу тьебя. — Она снова захохотала, а потом уронила голову на грудь. — Боже, — простонала она, — Диг, это правда. Я хочу тебя. О чтоб тебя! — Ее голова была слишком мала, чтобы вместить все, что на нее свалилось.
Память услужливо подсовывала открытки с видами из прошлого. Одна открытка помечена 12 сентябрем 1987 года: на сумеречной Бартоломью-роуд Диг вскакивает на ограду, молотит кулаками воздух, не ведая, что за ним наблюдают. А вот овалы и росчерки, которые она рисовала в своем старом дневнике, будучи подростком: Надин Райан Надин Райан Надин Райан. И старый воздушный змей Дига, тот, что он подарил ей после пикника на Цветочном холме: Диг и Дин, 13 сентября 1987 г. (сердечко, рис) навеки.
Виды сменяли друг друга. Вот они запускают змеев на пляже с Дигом и его отцом. Ждут автобуса дождливым субботним утром, чтобы ехать в Ноттинг Хилл на музыкальную толкучку. Стоят в очереди в «Электрозал», зачесанные назад волосы слиплись от геля. Прощаются на закате в день окончания школы, а за Каледонским парком горит автомобиль, с тех пор неразрывно связанный с воспоминаниями о выпускном вечере — разбитое сердце и сгоревшая машина.
Надин припомнила квартиру Дига, расставленные с маниакальной аккуратностью безделушки, сверкающую чистотой кухоньку, взбитые диванные подушки и проветренные одеяла. Она представила, как он внезапно вскакивает с дивана посреди фильма, чтобы подобрать с пола пушинку. Вспомнила, как трогательно он радовался, когда в двадцать семь лет оставил родительский дом и купил собственную квартиру; вспомнила кошмарные выходные, проведенные в «Икеа», многочасовые дискуссии о сравнительных достоинствах коврового покрытия и деревянных полов и бесконечные, изматывающие поиски определенного оттенка бежевого.
Она вообразила их, сидящих рядом на диване, обтянутом синим вельветом, попивающих перед телевизором пиво из больших бутылок, с сигаретами в руках; припомнила тепло соприкоснувшихся бедер, тяжесть его головы на ее плече, сладковатый пивной запах изо рта, когда Диг поворачивается к ней с каким-нибудь шутливым замечанием. Десять лет она воспринимала, как должное, тепло, покой, близость.
Все то, что теперь Дилайла своими ухоженными коготками пытается у нее выцарапать.