Розниеку стало как-то не по себе.
– Пора ехать! – услышал он басовитый голос Леясстраута.
Они шли молча. По дороге встречались вполголоса разговаривающие между собой люди. Безмолвно несли почетный караул стройные сосны. Над могильными плитами молитвенно застыли туи.
Розниеку долго не удавалось собраться с мыслями, но в конце концов он снова заговорил:
– Восемнадцатого мая Катрина Упениеце писала о том, что послала вам два письма, но не получила ответа. В телеграмме она также сообщает, что писем нет.
Леясстраут потряс головой, словно хотел стряхнуть тягостное уныние,
– Об этом мне самому хотелось поговорить с вами. На первое письмо я ответил немедленно. И на второе тоже, но второго письма она не получила. Я тоже писем больше не получал, хоть и послал еще два. И вдруг получил письмо от восемнадцатого мая. Оно было опущено в Риге. Кате писала, что отдала его бригадиру с просьбой опустить на главном почтамте. Телеграмма тоже была отправлена из райцентра.
Собеседники незаметно дошли до кладбищенских ворот.
– Стало быть, пропали четыре письма – два Катрины и два ваших?
– Пять. На последнее письмо я тоже ответил, но от Катрины ответа не дождался. Вряд ли это случайность! Розниек, что-то прикидывая в уме, спросил:
– Есть ли какие-нибудь доказательства, что вы действительно посылали письма?
– Какие могут быть доказательства, если я сам лично опускал их в ящик на углу улицы? Хотя, впрочем… постойте-ка!.. Кажется…
Леясстраут дрожащими пальцами начал рыться в бумажнике.
– Вот! – протянул он Розниеку голубую квитанцию. – Последнее письмо я отправил заказным. Розниек внимательно рассматривал квитанцию.
– Датирована… двадцать третьим мая.
– Следовательно, на юмужциемской почте должна иметься роспись получателя.
– Безусловно. А вы убеждены в том, что полученные вами письма были написаны рукой Катрины Упениеце?
– Абсолютно! По содержанию, стилю, по тому, как она меня встретила.
– А по почерку?
– В те давние времена мы ведь не переписывались. Но идентичность почерка, как мне известно, легко может установить экспертиза.
– Разумеется, если только нам удастся в конторе колхоза найти образцы почерка Катрины Упениеце.
– В конторе? А почему не дома?
– Хутора Межсарги больше не существует – сгорел дотла.
– Сгорел? – остановился Леясстраут.
– Вы об этом не знали?
– Когда это произошло?
– В понедельник ночью – спустя три дня после смерти Катрины и ее матери.
Леясстраут горестно усмехнулся.
– Эх вы… никому не верящие следователи! В понедельник утром я вылетел в Москву. Находился там четыре дня. Сжечь Межсарги я не мог бы при всем своем желании.