Обергофмейстерина королевы, само собой разумеется, тоже переселилась в Лувр с её величеством. Так же точно поехали в Париж и все придворные, молодые и старые. В Париже их ожидали те же самые интриги, нити которых были завязаны в Фонтенбло любовью, тщеславием и честолюбием.
Югэ, хорошо направленный Брискеттой, появился на другой же день при малом выходе Олимпии, а вечером его увидели опять на игре у королевы. Как некогда суровый Ипполит, он, казалось, смягчился к хитрой и гордой Ариции, которая разделяла, как уверяли, с маркизой де Лавальер внимание его величества короля и держала в страхе половину двора под своей властью. Но Югэ действовал, как ловкий и искусный дипломат, которому поручены самые трудные переговоры: он поддавался соблазнам её ума и прелестям её обращения медленно, постепенно, мало помалу, не как мягкий воск, тающий от первых лучей огня, но как твердый металл, нагревающийся сначала только на поверхности. Олимпия могла считать шаг за шагом свои успехи, ей нравилась эта забава, и она тоже невольно поддавалась увлечению. Ей было ново встретить сердце, которое не сдавалось по первому требованию. Это сопротивление приятно волновало ее: это была приправа, будившая её уснувшие чувства и притупленное любопытство.
Само собой разумеется, при этих почти ежедневных встречах, не раз представлялся им случай говорить о графе де Колиньи и о руководстве войсками, которого он добивался. Югэ всегда хватал такие случаи на лету. Венгерская экспедиция сводила всех с ума: она напоминала крестовые походы. Предстояло, ка во времена Саладина, биться с неверными, а дальнее расстояние, неизвестность придавали этому походу в дальние страны такую рыцарскую прелесть, что все горели желанием принять в нем участие. Не было ни одного дворянина, который не добивался бы счастья посвятить свою шпагу на службу христианству. Все знали уже, что король, уступив просьбам императора Леопольда, который решился, смирив свою гордость, прислать графа Строцци к французскому двору, отдал уже приказание министру Летелье собрать армию под стенами Меца и оттуда направить её к Вене, которой угрожали дикие толпы, предводимые великим визирем Кьюперли, мечтавшим о покорении Германии исламу.
Граф Строцци хлопотал усердно, чтобы французские войска собирались поскорей. Но ещё неизвестно было, кому поручено будет руководство экспедицией: называли сперва Тюренна и маркграфа баденского, но оба были скоро отстранены. Двор, средоточие всех интриг, разделился на два лагеря: одни держали сторону герцога де Лафойяда, другие — графа де Колиньи. Шансы обоих казались равными и спорам не было конца.