Андрей побродил несколько минут по тихой пока еще в этот ранний час кухне, думая о своих родителях:
«...Никогда вы обо мне не узнаете всей правды, родные мои! Никогда!.. Мама только всплескивает руками да спрашивает, мол, а это откуда, тыча пальцем в очередной шрам, когда я приезжаю к родителям теперь летом... А мне что? Говорю, что, мол, болел немного, операцию делали... „Ложь во благо“... Она ведь и так, когда узнает об очередной пережитой мной „болезни“, уходит в себя и плачет по ночам!.. А что было бы, если бы она узнала правду?.. Старички вы мои... Никогда не забуду, как вы меня провожали в эти „десять лет разлуки“, в эту мою добровольную тюрьму, тогда, в 95-м, когда „Дмитрий Шостакович“ уже стоял „под парами“, готовый увезти очередную „порцию“ эмигрантов в Израиль!..»
И опять Андрей вспомнил все... Все, буквально до последних слов...
...Было 22 апреля 1995 года.
... – Андрюша... А может, передумаешь? Ведь не поздно же еще – «Шостакович» отходит только через три часа...
– Поздно, Ма... Уже давно поздно...
– Отпустил бы ты их в этот Израиль... – Пожилая женщина кивнула в сторону своей невестки Ани и внучки Машеньки, четырехлетнего карапуза. – Аня... Ну, что Аня... Найдет себе кого-нибудь, ведь молодая же еще. Сколько ей там, всего-то двадцать пять! Она ж «к себе на родину» едет!.. А Машенька... Так сейчас уже не Те времена!.. И они смогли бы к нам приезжать, да и мы... И ты... Смог бы к ней ездить, отсюда... Денег хватило бы – ты ж сидеть не будешь на месте! Или зря, что ли, этот свой «Белый парус» так тяжело на ноги ставил?! В последний год вон как хорошо жили! И им бы помогал отсюда...
– Нет, Ма, больше «Белого паруса»...
– Как нет? А Игорь твой, где же тогда «генеральным директором» остается? Я же сама этот приказ на машинке печатала, да и другие документы видела!
– Если бы ты знала, Ма, сколького ты не знаешь!..
– Ведь не будете жить!.. Ты не сможешь! Ты чужой там, сына!
– Может быть, Ма, все может быть... Теперь все может быть...
– Сколько ж нам с отцом ждать-то тебя, Андрюша? – Пожилая, утомленная жизнью женщина заплакала. – Сначала из армии твоей ждали, теперь из Израиля... Не молодые уже мы, сына, дождемся ли?..
Ах, какие это были слезы!!! Таким слезам позавидовал бы любой солдат. Да что там любой! Любой из группы Филина!.. А уж эти-то ребята знали цену слезам...
«Мама Аня», как ее любовно называли все друзья Андрея, плакала тихо, по-мужски, по-солдатски, без всхлипов и вздохов. Просто... из ее глаз катились молчаливые, горькие слезы, огромные прозрачные капли...